Самым продуктивным тестом в России после 1990 г. было, впрочем, отношение не к внутренней проблеме, а к внешней — к войне в Чечне, а ещё точнее — ко второй войне в Чечне в августе 1999 года. Взрывы в Москве жёстко развели тех, кто был готов поверить правительственной версии, и тех, кто считал, что сомнения законны и неизбежны.
Казалось бы, после такого испытания уже все размежевались. Нет: нашлись люди, не верившие кремлёвской лжи о Чечне, но поверившие кремлёвской лжи о Грузии в августе (опять!) 1968 года. Если Россия нападёт на Украину «для защиты прав дискриминируемых русских» — найдутся, обязательно найдутся такие, что поверят: дискриминируют, надо вторгаться. Если Россия вторгнется в Польшу, чтобы превентивно устранить угрозу обстрела ракетами, — найдутся обязательно, кто поверит: надо вторгаться, ибо НАТО станет бомбить Россию. Между прочим, ракеты противоракетной обороны никого бомбить не могут, они могут лишь сбивать другие ракеты.
Думает ли Кремль всерьёз, что Грузия, США или НАТО хотят напасть на Россию? Конечно, нет.
Хочет ли Кремль всерьёз напасть на Украину, Польшу, Чехию? Хочется верить, что нет. Хотя тут именно предмет веры, ведь история напоминает: всерьёз нападали, и совсем недавно. В отличие от НАТО и США, которые на Россию не нападали никогда, а в начале 1990-х годов, помнится, эти страны изрядно бомбардировали Россию посылками с гуманитарной помощью.
Стремится ли Кремль проверить на лояльность своих подданных? Вот это точно «да»! Да и все предыдущие войны, которые велись в течение веков и превратили крошечное московское княжество в крупнейшую державу мира, доставляли прежде всего вот эту радость: сплочение вокруг власти. Любая война есть упражнение на преданность тех, кто уже завоёван: назовите врагами тех, кого власть назвала врагом, порвите с друзьями, которые думают иначе — они пятая колонна врага, станьте врагами для врагов и друзьями генералам и главнокомандующему.
Можно ли удержаться и не участвовать в этих тренировках на лояльность? Можно, но трудно. Точнее, трудно, а всё-таки можно. Очень трудно — ведь логика в милитаризме есть, это вязкая, пленяющая логика паранойи. Почти невозможно остаться вне этой логики, когда вокруг, кажется, все её разделяют — а власть заботится о том, чтобы не разделяющие логики войны оставались в тени.
Самый же важный вопрос: можно ли не ссориться с теми, кто хочет поссориться с тобой? Можно ли не становиться врагом тому, кто начинает рассматривает тебя как врага? Можно, и это не должно быть трудно тому, кто против войны. Ведь если ты миротворец, ты должен не только не бояться окружающего мира, ты должен уметь жить в мире с окружающими. «Мир» не означает «единомыслия». Это война стремится установить единомыслие, мир же радуется разнообразию. Именно об этом говорил апостол Павел, когда писал верующим, что надлежит быть разномыслиям между ними.
