С одной стороны, двадцать тысяч в шестидесятом году – это много. А для нищей Греции – феноменально много. С другой, обрывки свитков Мёртвого моря продавались бедуинами по фунту увесистых английских стерлингов за квадратный сантиметр… Анатоль, естественно, потребовал ознакомиться с предметом сделки.
Предметом сделки были три не слишком толстых тома, переплетённые в арабском стиле. Потом, при ближайшем рассмотрении, выяснилось, что старинные бесценные переплёты используются просто как папки, в которые вложены несшитые и не слишком одинаковые листки пергамента, переложенные простой тряпичной бумагой.
Почерк Анатоль узнал сразу.
Всего исписанных листков оказалось девяносто три, а двадцать тысяч долларов («мелкими бывшими в употреблении немечеными купюрами») – это было ровно то, что Анатоль мог достать из кармана и отдать, не требуя расписки. Но, как истовый новый итальянец и экс–контрабандист, он поторговался и сбил цену до восемнадцати тысяч шестисот – ровно по двести зелёных за листик. Можно сказать, даром. С другой стороны, надо было на что–то завершать и консервировать раскопки – и добираться до Рима…
В конце второй или начале третьей недели заключения вдруг прошёл слух, что из отеля начали пропадать люди. Имена не назывались, но – «да–да, такой сутулый, полулысый, датчанин, кажется, он всё в клетчатой жилетке ходил…» или «толстая, с усами, в очках – что, неужели не помните?», и тут же кто–то подхватывал, что да, помнит, но уже сколько дней не видит. Устраивали переклички, пересчёты, это было безнадёжно, никто не знал, а сколько же постояльцев числилось изначально. Администрация все обвинения отметала с порога – ей, разумеется, не верили. В общем, нарастал нормальный психоз. Стихийно образовывались делегации, депутации, кто–то писал письма в ООН, кто–то в Страсбург…
Администрация ответила усилением охраны дверей и обязательными консультациями у психологов. Психологи – все, как один, молодые индусы, — сидели в респираторах и стучали зубами. Мы их успокаивали, как могли.
Нужно было устроить «пир во время чумы», чтобы хоть как–то поставить мозги на место. Инициатива исходила от русской колонии, а если не скромничать – то от нас с Анатолем. «Пир» подразумевал не тупую пьянку с дальнейшим тупым промискуитетом, этим уже никого было не взбодрить, а полноценный карнавал в бразильском – или, на худой конец, венецианском – духе.
Почему–то понятие «пир во время чумы» постоянно трактуется негативно: вот, у всех людей беда, а они веселятся, гады. На самом деле в прежние времена это было полезнейшее со всех точек зрения мероприятие: во–первых, создавался хотя бы относительный изолят, куда путь заразе был затруднён; во–вторых, многодневная алкоголизация тоже сильно снижала риск развития инфекции (спирт – сильный антисептик, и в доантибиотиковую эру он был практически единственным средством борьбы с сепсисом: пол–литра спирта в день, и у больного есть шансы выздороветь; да, спирт внутрь, азотнокислое серебро внутривенно – и это, пожалуй, весь тогдашний арсенал); в–третьих, положительные эмоции и выплеск эндорфинов повышали иммунитет…
