Отель «Раффлз» | страница 20



«Что это такое, ты, идиот?!» — закричала я, едва заметив его… но на самом деле я со стоном упала ему на руки, а он удивился: «Что ты пыталась этим сказать, дурочка?» Какой кретин… если бы он был Дирком Богардом, он бы задрал мне юбку и стал бы тискать мне задницу на глазах этих старух, рыбаков и поклонников, что толпились вокруг… я хотела бы, чтоб у него достало сил сделать подобное, да и мне понравилось бы быть такой женщиной.

— Все на нас смотрят, — произнес мой идиот, старый военный фотограф, пока я, повиснув у него на шее, старалась засунуть кончик своего языка ему в ухо.

— А те, кто интересуется чужой личной жизнью, — просто подонки, — отвечала я.

Это выражение я услышала от самого Кария в день нашего знакомства, когда мы пили «Вдову Клико»… я напилась и стала немного развязной.

— …Там я видел столько человеческих тел, превратившихся в бесформенную массу… и теперь, когда я вижу ночные огни Манхэттена, ем эскалоп и салат из артишоков, а рояль наигрывает мелодии моей юности, я не могу понять, где же я нахожусь… видишь ли, я знаю, что человек может в одно мгновение превратиться в застывшее тело только из-за того, что в него попал заостренный кусочек металла… меньше, чем монетка в двадцать пять центов… превратиться в нечто, что нельзя назвать человеком… ну, как сказать… в труп. Труп выражает собой непреложность — он есть, и больше не будет ничего. Так вот и я, если хочу сделать идеальный снимок, я должен быть таким же непреложным; когда я навожу объектив на распростертого ребенка с обожженной спиной, мое сердце должно быть абсолютно спокойным… Когда я вернулся в Японию, ты знаешь, здесь, в журналах или по телевизору можно увидеть репортажи о свадьбах или разводах знаменитых артистов… и я сказал себе: «А, ну да, конечно, если так, то мир гораздо безобразнее и печальнее, чем война». Тебе так не кажется? Конечно, нехорошо говорить такие вещи, но мертвецы на поле боя выглядели куда более живыми, чем все это… в любом случае те, кто увлекается чужой личной жизнью, просто подонки. На войне, по крайней мере, ты это можешь прочувствовать…

Мне нравилось, когда он говорил так, и его профиль казался мне более изысканным, чем все огни ночного Манхэттена.

— …На фронте мы были в безопасности. Конечно, существовал риск получить пулю по ошибке, потому что мы носили ту же форму, что и американские солдаты, но если мы попадали в плен, то могли не опасаться казни. Многие даже специально стремились попасть в плен к вьетконговцам, так как это означало единственную возможность запечатлеть на пленку жизнь вражеских солдат. А вот в Камбодже все было по-другому. Многие фотографы и журналисты были казнены «красными кхмерами»… известен случай с Итинодзе… говорят, его расстреляли в Ангкор-Ват. Я ездил раз в Камбоджу и едва не остался там навечно. Я потерял свой батальон и уже думал, что мне пришел конец… Мы попали в заварушку у самой границы. Неподалеку от района Дананг нас окружили кхмеры. Разрывы минометных снарядов ложились все ближе и ближе, и я понял, что это конец. Корреспондент, потерявший своих, обречен… Но только лишь я подумал об этом, стрельба вдруг прекратилась, словно цепочка окружавших нас врагов неожиданно распалась. Я и сейчас не могу сказать, отчего так вышло… а тогда я не стал долго рассуждать и воспользовался затишьем, чтобы улизнуть. Я хотел выйти из зоны боев, и два дня и две ночи продирался сквозь джунгли. Я не страдал от голода, так как у меня был с собой запас еды, но я совсем потерял самообладание, так как постоянно думал о том, что если я попаду в плен к «красным кхмерам», то меня будут пытать и в конце концов расстреляют. Я думал только об одном: бежать. Говорят, что в таком состоянии забываешь об усталости. Но если ты переходишь некий допустимый предел, то все меняется с точностью до наоборот: мысли еще больше усиливают утомление. Я был вымотан до последнего, готов был сдаться, и тут я вышел на поляну, всю заросшую дикими орхидеями. Их корни свешивались с деревьев, словно лианы. Обычно можно увидеть лишь пару-тройку цветков, но там их было огромное количество — цветы покрывали даже заболоченную землю. Такого я больше никогда не видел… иногда мне кажется, что это был сон, но я очень хорошо помню каждый цветок, помню их цвет и запах.