— Это имело отношение к садомазохизму?
— Нет, это был его стиль жизни. Когда остальные клиенты разъезжались, «мама» и Куронума устраивали сеанс садомазо, а я приглашал девушек из бара или работниц из ближайших кафе, и в тот день я их привел в бар, но как только увидел, чем занимались «мама» с Куронумой, попросту остолбенел, тогда я не очень хорошо представлял себе, что такое садомазохизм, впрочем, я никогда не любил наблюдать за играми других людей, но вот что удивительно: все эти девушки в своих синих плиссированных юбках и белых рабочих блузках, все эти официантки из кафе не выказывали ни малейшего отвращения, не краснели и не хихикали, нет, они смотрели на все это чуть ли не с симпатией, помню, я подумал тогда: «Вот удивительные девицы, да еще с такими гибкими моральными принципами»; я еще раз спрашиваю тебя, не рассказывал ли тебе эту историю, а, Рейко?
— Мне вы ее точно не рассказывали.
— Чаще всего он надевал маленькое, коротенькое платьице, совершенно кукольное, это было комично и в то же время мрачно, хотя сам Куронума оставался очень серьезным, «мама» тоже отдавалась игре до конца, и это было уже не смешно, она была сама значительность, исключавшая смех как таковой; я повторяю, что все это действо было и мрачно и комично одновременно, Япония в то время еще хранила память о своем великом прорыве; в какой-то степени это выглядело курьезно, словно пьеса, поставленная в ситуационном театре или же в театре абсурда, Куронума изображал маленького мальчика или девочку, которую наказывала «мама», нелюбимую падчерицу, которую мачеха нещадно секла за то, что она украла пирожное с тарелки и съела его, эдакое общее место из мультфильмов «манга»; «мама» била Куронуму по ягодицам либо домашней туфлей, либо мокрым полотенцем, либо длинным рожком для обуви до такой степени, что его задница распухала, после каждого удара Куронума кричал детским голоском, а потом мало-помалу этот писк превращался в голос сорокалетнего мужчины, который, сжимая зубы, просит у Господа прощения, под конец он рыдал так сильно, что приходилось затыкать ему рот кляпом, он выл, опустив голову до земли, ну чисто «Братья Карамазовы»; потом, чтобы вознаградить его за перенесенные страдания, «мама» позволяла ему пить ее мочу, по такому случаю Куронума посылал в бар за хрустальным фужером, этот бокал из венецианского стекла подавался специально к этой церемонии, на его красного цвета стенках была выгравирована куропатка с золотыми крыльями, я никогда не видел ничего прекраснее этого бокала, это был не простой вытянутый в трубочку фужер, а настоящий кубок для шампанского, Куронума его слегка наклонял, держа в правой руке наготове носовой платок, которым он вытирал малейшую каплю, чтобы не запачкать татами.
