Никита кинулся к нему:
– Могу, могу, гражданин-товарищ. Вам куда?
– В Широкий Буерак.
– Ждать никого не будете?
– А кого же еще ждать?
– Может, кто еще подойдет?
– Нет, ты уж давай скорее!
«Эх, и не торгуется, – подумал Никита, укладывая чемодан. – Митьке бы только мигнуть – поехал, мол. Мигнешь – промигаешь тут».
– Ну, трогай!
«А, пес с ним!» – закончил свою мысль Никита.
Когда Воронок выбежал на гору, Никита пристальней посмотрел на своего пассажира.
– Вы не по следственным делам?
– Нет.
– А у нас удавился один, – чуть погодя добавил Никита.
– Ну-у! – нехотя протянул человек и отвернулся от Никиты, глядя вправо на сосновый бор.
Четырнадцать лет тому назад он выехал из Широкого Буерака – тогда сосенки были маленькие, кудрявые. Теперь они вытянулись, порыжели, и от этого ему стало приятно. Приятно ему было и то, что Воронок бежит быстро, встряхивая головой от наседающих мух. Ветер заносит его пушистый хвост в сторону, кособочит и рыжую, чуть с проседью бороду Никиты Гурьянова. Молча они проехали Кормежку, молча выехали па Долгую гору, молча спустились на алайские поля. Никита затянул старинную песенку. Песенка была однообразная, монотонная и напоминала о временах нашествия Батыя. Тянул ее Никита вплоть до того, как они въехали в окрестности Алая. Тут Никита повернулся к своему пассажиру и словно не ему, а кому-то другому сказал:
– Вечер уж… и дома скоро… – помолчал и затем: – Как звать-то вас, товарищем аль как?
– Зови как хочешь.
– О-о! Хороший, стало быть, человек вы есть, коли велите звать, как хочу… Трудно нашему брату, мужику: едет к нам народ всякий, а звать – и не знай как. Иной прямо и обрежет: «Зови меня товарищем», а другой: «Какой я тебе товарищ?»
– Ты о чем хотел спросить?
– Да ведь вот – везу, мол, товарища, а за что про што едем – не знаю, и чей такой, не знаю. Любопытство. Бают, оно только у баб, а вишь, и у мужика сыскалось.
Пассажиру не захотелось открывать себя.
– Еду отдохнуть. Большое село у вас?
– А-а, стало быть, из ученых, – прицепился Никита. – Бывало, к нам наезжали инженеры, агрономы и всякие там. Бор у нас сосновый на Балбашихе, славный. А село? Село большое… беспокойное… – Никита заерзал. – Вот недавно зарезали одного, другой удавился…
– За что зарезали?
– За кусок хлеба. Коли мужик чует – нет куска, в поле голо, – он норовит другому горло перекусить. Да-а! А вот ученым хорошо быть.
Никита начал расхваливать ученых. Пассажир несколько раз прерывал его, хотел узнать, кто повесился и кого зарезали в Широком Буераке. Никита увиливал, отвечал односложно и вновь перекинулся на ученых:
