— Но ведь сработало? Если он этого и хотел?
— По доброй воле он бы такого не сделал. В твердом уме. Это немыслимо.
На мгновение сержант ощутил в мисс Парсонс безликость, непроницаемость, а возможно, просто осознал, что ради Филдинга она пошла бы на все и в такой ситуации лгала бы ради него, сколько потребовалось бы. В ее отношении к нему не могла не прятаться сексуальность, однако и помимо ее возраста, в ее физическом облике, мешковатой фигуре, поджатых губах, очках, в чинной профессиональной одежде извечной секретарши и старой девы было такое абсолютное отсутствие хотя бы намека на привлекательность (какой бы молодой ее ни вообразить, и если даже между ней и ее патроном когда-то что-то было, теперь это, несомненно, обернулось бы злобой, а не подобной преданностью), что рассеяло такие подозрения, едва они возникли. Тем не менее они, пожалуй, слегка подкрасили следующий вопрос, сержанта:
— Как он проводил свои вечера здесь, когда миссис Филдинг была в Тетбери-Холле?
— Да по-обычному. Отправлялся в свой клуб. И он был театралом. Часто обедал у разных друзей. Иногда любил сыграть партию-другую в бридж.
— В азартные игры он совсем не играл?
— Иногда ставил на лошадей на скачках — Дерби, Великие национальные. И только.
— И не посещал игорные клубы?
— Нет. Я совершенно уверена.
Сержант продолжал вопросы, все время пытаясь нащупать какую-нибудь слабость, что-нибудь компрометирующее, но так ничего и не добился. Он ушел, унося с собой только косвенный намек на переутомление, а еще неприемлемую идею, будто, допустив минуту слабости, Филдинг тут же совершил харакири. Дженнингс подозревал, что мисс Парсонс сообщила ему не то, что — как она втайне верила — произошло на самом деле, а только то, что она предпочла бы, чтобы произошло. Думать о корректно умершем патроне было куда предпочтительнее, чем с ужасом воображать, как его приворожила какая-то глупая девчонка или что он замешан еще в каком-то позорном скандале.
Там же сержант поговорил с прежде не знакомой ему приходящей прислугой. Она ничего не добавила к уже известному. Ей ни разу не попадалось свидетельств, что тут ночевала какая-то посторонняя женщина, — ни забытых трусиков, ни очков в мазках губной помады, ни необъяснимой пары кофейных чашек на столе в кухне. Мистер Филдинг был джентльмен, сказала она. Означало ли это, что джентльмены всегда старательно убирают улики или же что у них вообще не бывает причин для такой забывчивости, сержант не вполне разобрал.
