Томми ушел. Эмма вздохнула.
— Надо и нам идти. Сторож заболеет, если не будет уверен, что все заперто, как полагается. И твой таксист потеряет всякую надежду на то, что увидит тебя.
Но Бен снова уселся в кресло Томми.
— Еще минутку, — сказал он, выбивая свежую сигарету из пачки. — Я хотел спросить тебя о Роберте Морроу.
Он произнес это совершенно спокойным, ровным голосом, как будто они просто продолжали начатый разговор. Эмма насторожилась, но только как можно непринужденнее спросила:
— Что именно?
— Этот молодой человек… всегда меня чем-то привлекал.
— Ты имеешь в виду форму его головы или что-то еще? — все тем же непринужденным тоном продолжала она.
Бен проигнорировал ее тон.
— Как-то я спросил тебя, нравится ли он тебе, и ты сказала «Пожалуй, да. Но я его почти не знаю».
— Ну и что?
— Теперь ты узнала его лучше?
— Да, пожалуй, что так.
— Когда он приезжал в Брукфорд в тот раз, он не просто приехал посмотреть спектакль — он хотел повидать тебя?
— Он искал меня. Это не одно и то же.
— Но он беспокоился, он хотел тебя найти. Почему?
— Видимо, подпал под влияние любезнейшего Бернстайна — заразился его чувством ответственности.
— Перестань увиливать от ответа.
— Что ты хочешь, чтобы я сказала?
— Хочу, чтобы ты сказала правду. И чтобы ты была честна перед самой собой.
— Почему ты думаешь, что я нечестна?
— Потому что свет ушел из твоих глаз. Потому что, когда я оставил тебя в Порткеррисе, ты была цветущей и загорелой, как цыганка. По тому, как ты сидишь, как говоришь, как выглядишь. — Он прикурил сигарету и тщательно загасил спичку в пепельнице. — Может быть, ты забыла — я наблюдаю за людьми, анализирую их характер, рисую их. Тебя еще не было на свете, а я уже этим занимался много лет. Ты мне сказала, что у тебя все хорошо, но это не так. И это не Кристофер заставляет тебя страдать.
— Может быть, ты тому виной.
— Что за чепуха! Отец? Может быть, я злой. Может быть, обижаю тебя. Но не разбиваю тебе сердце. Расскажи-ка мне о Роберте Морроу. Что случилось?
Комнатка вдруг стала невыносимо душной. Эмма встала, подошла к окну, широко распахнула его, облокотилась на подоконник и глубоко вдохнула прохладный, промытый дождем воздух.
— Я поначалу не очень-то думала о нем, не пыталась приглядеться, понять, что он за человек, — сказала она.
— Не понимаю…
— Ну… Когда мы познакомились, я вела себя довольно нелепо. Все началось не в том ключе. Я не воспринимала его как человека, у которого есть своя личная жизнь, что ему что-то нравится, а что-то не нравится… что у него есть любовницы. Для меня он был просто частью Бернстайновской галереи, как Маркус — часть галереи. Что они там, в Лондоне, чтобы заботиться о нас. Устраивать выставки, обналичивать чеки, заказывать номера в отеле. Что они должны только и думать о том, чтобы жизнь Литтонов катилась как по маслу. — Озадаченная собственными откровениями, Эмма хмуро повернулась к отцу. — Как я могла быть такой идиоткой?
