Возле рекламы сапожного крема стояла пустая тележка. Эмма сложила на нее вещи и, взяв в руку только маленький чемоданчик с самыми необходимыми вещами, пошла по платформе. В конторе начальника станции горел свет, на платформу ложились желтые пятна. На скамейке сидел какой-то человек и читал газету. Эмма, стуча подметками по каменным плитам платформы, прошла мимо, и тогда он положил газету и назвал ее имя. Эмма остановилась и медленно обернулась. Он свернул газету и встал. Под фонарем седые волосы окружали его голову словно нимбом.
— Я уж думал, ты не приедешь.
— Бен! Привет!
— Поезд опоздал или я перепутал время?
— Да нет, поезд не опоздал. Может быть, чуть задержался на разъезде. Как ты узнал, что я на нем приеду?
— Получил телеграмму от Бернстайнов. — «Роберт Морроу, — подумала Эмма. — Как это мило с его стороны». Бен бросил взгляд на ее чемоданчик. — Багаж у тебя небольшой.
— Если не считать, что вон там, на платформе, стоит нагруженная тачка.
Бен повернулся и стал всматриваться в ту сторону, куда указала Эмма.
— Ну и пусть стоит. Заберем потом. Пошли.
— Но кто-то может взять вещи, — запротестовала Эмма. — Или пойдет дождь. Надо сказать носильщику.
К этому времени носильщик кончил болтать с машинистом. Бен окликнул его, сказал о багаже.
— Поставьте его куда-нибудь, завтра мы заберем. — И дал носильщику пять шиллингов.
— Не беспокойтесь, мистер Литтон, я все сделаю, — ответил носильщик и пошел по платформе, позвякивая монетами в кармане форменной куртки.
— Ну так чего мы ждем? — спросил Бен. — Тронулись.
Ни машина, ни такси их не ждали, они отправились домой пешим ходом. Миновали череду коротких узких проулков, спускаясь по каменным ступеням, по маленьким аллеям, все вниз и вниз, пока наконец не вышли на ярко освещенное портовое шоссе.
Эмма устало шагала рядом с отцом со своим дорожным чемоданчиком в руке — вот уж не думала, что ей придется самой тащить его, — и искоса поглядывала на Бена. Она два года его не видела. Пожалуй, никто не изменился так мало, как он. Ни пополнел, ни похудел. Его волосы все такие же белоснежные, какими Эмма помнила их всю свою жизнь, не поредели. Лицо, задубленное годами работы на воздухе, под солнцем и морским ветром, было покрыто темным загаром и какими-то красивыми черточками, которые никак не подходили под прозаическое название морщин. Твердые скулы и волевой подбородок Эмма унаследовала от него, а светлые глаза, как видно, от матери; глубоко посаженные, под густыми бровями глаза Бена были такого темно-карего цвета, что при определенном освещении казались черными.
