Петушкова подъехала ко входу в манеж. Ассистентка судьи задрала Хевсуру верхнюю губу, проверяя, не слишком ли строги удила. Лена улыбнулась Угрюмову — чуть-чуть и словно издалека. Виктор побежал на трибуну, я за ним. Резкий звонок — сигнал о готовности. Конь от испуга встал на дыбы.
— Это ничего, — шепнул Угрюмов, сжав мне плечо, — Это даже отлично. У него напряжение спало, и ей время, чтобы взять его в руки и настроиться.
Езда была не лучшая. Угрюмов хмыкал, гмыкал, покряхтывал.
— Эх, черт, оступился, по-моему. Видишь, хроманул? А вообще, мне все-таки нравится, как она едет. Я даже боюсь, что мне это нравится. Знаешь в чем сейчас ее беда? Она не хочет халтурить, хочет показать класс, а он для класса еще не созрел. Но может, знаешь, это ее преимущество, что она не хочет халтурить. Видишь, как, старается обозначить все аллюры: уж сокращенный так сокращенный, средний так средний, прибавленный так прибавленный. Может, это ее в жизни перед всеми преимущество, что халтуры она не признает, может, потому она и поднимается… Вот… Менку показывает: пять, шесть, восемь, молодец, десять — ну, сколько можно? Нет, она мне разорвет все-таки сердце… А если бы она мне коня предложила, этот бы поступок все в ней для меня перечеркнул.
…У конюшен грумы вываживают усталых лошадей. Кто это в поводу у Веры? Маленькая жалкая клячка с опущенной шеей и вислыми ушами, с глазами, в которых вековое покорство, напахавшееся это существо — наш гордец и красавец, которого хоть в гвардию, в кавалергардский полк? "Нет, — сказал Угрюмов, — по статям в кавалергарды можно, да масть не та, там на гнедых ходили, рыжие — это кирасирские". И похлопал по шее, и вытер о бриджи мокрую ладонь.
Конюшня. В самом конце, в тупике Вера пытается завести Хевсура в душ. Он уперся передними, и ни с места. У всех у нас свои недостатки, у него — что боится воды, даже от лужи иногда шарахается, видя в ней бездонность неба.
— Иди, ну, иди, дурила здоровый, — сердится Вера.
— Хач, надо мыться, маленький, — говорит Антикян. — Ай, стыдно не мыться.
Конь ни с места, только фыркает.
— Надо задом попробовать, — сказал дока Угрюмов. — А ну разворачивай.
Припал плечом к конской груди, поднатужился — без толку. Яростно лает, возмущается зрелищем такого непослушания суровый приконюшенный пес Рыжик, аж осел на мохнатые ножки и весь оскалился.
— А ну, — Угрюмов взял метлу, принялся легонько поколачивать ручкой по передним бабкам. Попятился, втиснулся, наконец, в кабинку Хевсур.
