Но если поражен я нежным оком,
Но если ранят сладкие слова,
Но если ей любовь дала права
Дарить мне свет улыбки ненароком,
Что ждет меня, когда, казнимый роком,
Лишусь я снисхожденья божества,
В чьем взоре милость теплится едва?
Неужто смерть приму в огне жестоком?
Чуть омрачен моей любимой лик,
Весь трепещу, и сердце холодеет,
Страшусь примеров давних каждый миг,
И этих страхов разум не развеет.
Я женскую изменчивость постиг:
Любовь недолго женщиной владеет.
CLXXXIV
Амур, природа, вкупе со смиренной
Душой, чья добродетель правит мной,
Вступили в сговор за моей спиной:
Амур грозит мне мукой неизменной,
В сетях природы, в оболочке бренной,
Столь нежной, чтобы справиться с судьбой,
Душа любимой, прах стряхнув земной,
Уже от жизни отреклась презренной.
Готовится душа отринуть плоть,
Чьи очертанья были так прекрасны,
Являя средоточье красоты.
Нет, милосердью смерть не побороть.
И если так – надежды все напрасны
И безнадежны все мои мечты.
CLXXXV
Вот птица Феникс в перьях из огня,
И этих ожерелий позолота
На белой шее – силой приворота
Hapyet всех, мой бедный дух казня.
Лучи ее венца как светоч дня,
Амур в стекло их ловит, как в тенета,
Сочится пламя струйкой водомета
И даже в лютый холод жжет меня.
Окутал пурпур царственные плечи,
С лазурной оторочкою убор,
Усыпанный пунцовыми цветами.
Уносит слава далеко-далече,
К богатым недрам аравийских гор
Сокровище, парящее над нами.
CLXXXVI
Когда б Гомер великий и Вергилий
Узрели ту, что ярче всех светил,
Ее воспели б, не жалея сил,
В единый стиль свои сливая стили,
Энея бы хвалою обделили,
Померк бы Одиссей и сам Ахилл,
И тот, кто пятьдесят шесть лет царил,
И тот, кого в Микенах погубили.
Сей доблести и древней мощи цвет
Теперь обрел еще одно светило,
Где чистота в единстве с красотой.
Блеск древней славы Эннием воспет,
А я – о новой. Только б не претила
Ей похвала моя, мой дар простой.
CLXXXVII
Пред ним Ахилла гордого гробница
И Македонец закусил губу:
"Блажен, чья слава и поныне длится,
Найдя такую звонкую трубу!"
А чистое созданье, голубица,
Кому слагаю песни в похвальбу,
Моим искусством жалким тяготится,
Что сделаешь! Не изменить судьбу!
И вдохновить Гомера и Орфея
Достойной, той, кого бы мог по праву
Петь горячо из Мантуи пастух,
Рок дал другого, кто, пред ней немея,
Дерзает петь о лавре, ей во славу,
Но, кажется, его подводит слух.
CLXXXVIH
О солнце, ты и в стужу светишь нам,
Тебе была любезна эта крона
С листвой, зеленой, как во время оно,
Когда впервые встретил зло Адам.
Взгляни сюда. Склонись к моим мольбам,
