Изнурение плоти активным трудом давало на какое-то время эффективные результаты. Но стоило ему пройтись по улице и случайно глянуть кому-то в глаза - он мигом перевоплощался и грех вновь завладевал им. Кузьма Бенедиктович не мог не воображать, это его дар, его признание. Порой ему хватало нескольких секунд, чтобы прожить чужой многолетний промежуток времени. Две-три основные черточки характера, манера поведения, психический настрой человека - и начинался стихийный эксперимент - Кузьма Бенедиктович принимал иную внутреннюю структуру, даже внешне менялся, врастал в чужую судьбу, чувствовал за кого-либо, вел себя соответственно, смотрел иными глазами на мир и через какой-то промежуток времени подходил к черте достижения желания. Тут уж прежний Кузьма Бенедиктович противился, но не успел затормозить, и когда выходил из ситуации, то было уже поздно, чувствовал себя гадко и расстраивался так, что и объяснить нельзя. Что поделать, если не везло ему на встречи со стойкими личностями, у которых высокие цели затмевает природные низменности.
Тогда он занялся житиями святых и какое-то время пребывал на вершине, жил молитвами и аскетизмом, пока однажды монах не срывался так, что летел со своих высот со страшной скоростью. И когда вновь начинал вымаливать прощение за свою слабость - становилось тошно. Он теперь не мог вымаливать прощения.
И ладно бы, остановись Кузьма Бенедиктович на малолетних детях или евнухах, к кому он все чаще и чаще прибегал в воображении, грех был бы побежден, но проблема приобрела иной оборот - Кузьма Бенедиктович становился инфантилен и неприемлем для окружающих, он то деградировал, то капризничал, то был донельзя равнодушен к близким и дальним. Это его пугало. Да и не мог он ограничиться кем-то, его мышление не давало ему замкнуться на одном. Трагедия какая-то бесконечная.
Одно время он уже было признал, что это его крест, оправдывался, что без таких попыток перевоплощения его воображение и мышление перестанут иметь развитие и движение, что в противоборстве с грехом он обогащается тем, чего другой не имеет, что, по-видимому, такова сама природа развития, где сознание ищет знаменательно выхода, бесконечного достижения освобождения от нелепостей устройства плоти. И как только он свой грех принимал как развитие, хрупкие барьеры рушились, вседозволенность выбрасывала на сцену эксперимента тысячи судеб, которые в два дня совершенно изнуряли здоровье и порождали приступы меланхолии и сонливости. На его желтое лицо, в его тоскливые глаза без сострадания нельзя было смотреть.
