— Ну? — Кудайменде исподлобья уставился на Абейсына.
— Привез я вам дурную весть, не знаю, как и сказать…
— Ну? Говори скорей?
— Еламан убил Тентек-Шодыра.
— Что-о? Кто убил?
— Тентек-Шодыра…
— Да не кого! Кто убил, повтори!
— Еламан…
— А? А! Ха-ха… Еламан, а? Отлично!
Кудайменде развеселился, повеселел и Абейсын, поняв, что новость каким-то образом оказалась хорошей.
— Как же… этот Еламан, а?
— Русские привязали его к саням, на промысел привезли. С ним еще Рай. Да, кстати, там, на промысле еще одна история…
— Ну?
— Поймите, в доме Шодыра жила беленькая такая молодая бабенка…
— Знаю. Ну и что?
— Эта самая шлюха оказалась женой Ивана Курносого. Законная его баба. Иван Курносый как только приехал на промысел, хозяина больше нет, вот он и давай эту бабу…
— Ладно с бабой! Расскажи про Еламана.
— Я слыхал, русские хотят его сначала к вам привезти. Составят тут всякие акты-макты, а потом — туда!
— Куда?
— Туда! Ну… ну, в уезд, что ли…
— Так, так… — Кудайменде задумался. — Вот что, Абейсын, найди-ка ты писаря. Он тут где-то, ночевал в одной из юрт.
— А! Я его видал, он как раз из дома Алдеке выходил…
«Ах, стервец! — подумал Кудайменде про писаря. — Уж не снюхался ли он с младшей женой софы? — Помолчав, он улыбнулся и сказал:
— Ладно, неважно, откуда выходил, ты его пришли сюда. Кудайменде послушал, пока Абейсын уйдет, потом повалился на подушки и засмеялся.
— А я-то все думаю, как мне до него добраться, а? Ну теперь все! На ловца и зверь бежит. Сам попался в капкан…
XV
— Аже, к нам гости!..
— Черт их принес! Скажи — не пущу!
— Аже, дорогая! Неудобно, один из них ученый, брат Кудайменде…
— Кого, кого-о?
— Волостного Кудайменде.
— Ну и наградили имечком, черта! — пробурчала старуха, но немного подобрела. Все-таки, выходит, гости, а не какие-нибудь подводчики, которые возят в город, в лавку богатого татарина мороженую рыбу. И не верховые бродяги, отправившиеся в город за ситцем, за чаем-сахаром. Что ни говори — младший брат волостного, нельзя его гнать в такой мороз.
Но старухе и неловко стало — сперва не пускала, теперь вроде бы испугалась. Старуха была неприступная, властная и не любила менять своих решений.
Будто верблюд, усевшийся на мягкую золу, укрытая до пояса одеялами, она копной сидела на деревянной кровати. «Куда ни шло, — думала она, — если б они переночевали только. А то ведь им мяса, а коню сена давай… Да еще гляди за ними в оба — кобели! — так и норовят наблудить, так и зыркают глазищами, нет ли в доме дочки или молоденькой снохи».
