Другое дело, когда на ваших глаза человек вдруг бледнеет, голос его становится ровным и тихим, даже спокойным, а глаза превращаются в хищные щёлки. В этот момент в его кровь фонтаном бьёт адреналин, инстинкты обостряются, повышается физическая сила и выносливость мышц. Человек готов в любую секунду совершить стремительные поступки, которые вы ни за что не предугадаете; в случае с Саней последствием подобного поступка будет сломанный нос Вовы.
Только бы он не сказал ничего резкого, подумал я про Вову. Время для всех словно замедлило свой бег, а в воздухе чувствовалась концентрация электричества. Только бы он не сказал…
– Да пошел ты в жопу, – с расстановкой произнёс Вова, всё ещё красный от злости.
Сразу же, не успел до меня дойти смысл фразы, раздался щелчок ударившего о лицо кулака. Вова развернулся на триста шестьдесят градусов и врезался в кухонную электроплиту. Я кинулся на Саню, стремясь схватить молниеносные руки, но врезался в Пашу – одного из моих друзей, – который летел с другой стороны с той же самой целью.
После удара Саня резко присел, словно знал, что мы кинемся его останавливать. Когда мой и Пашин лбы соприкоснулись над его головой, он так же резко встал, раскинув нас в разные стороны. Паша ухнул на задницу рядом с опешившим Вовой, а я больно ударился затылком о стену. Голова загудела и сделалась такой тяжелой, что я сел на стоявшую рядом табуретку и тихо застонал.
В таком положении нас и застала Лена, прибежавшая из соседней комнаты на звук драки. Мгновенно оценив ситуацию, она срывающимся голосом прокричала:
– Значит, ты уже друзей избивать начал, да? Тебе мало драк на улице, так ты до друзей добрался, да?
Стоя посреди кухни спиной к двери, Саня тихо сказал:
– Не твоё дело. Уйди отсюда.
– И уйду! Только знай: я больше не желаю тебя видеть, ты мне больше не друг.
С этими словами Лена развернулась и зашагала в прихожую. Через полминуты дверь за ней яростно захлопнулась. Пятилетней дружбе в тот момент пришёл конец, и я ещё неосознанно понимал это. Но больше всего меня волновало, что сейчас может сделать Саня. Он стал совсем бледен – словно мел, – опустившиеся руки подрагивали всё более и более крупной дрожью; глаза сквозь полуприкрытые веки смотрели куда-то вдаль, за окно.
Тихо матерясь, Вова стал подниматься с пола. Из уголка рта тонкой струйкой сочилась кровь, капли которой запятнали его белую хлопковую рубашку.
– Молчи, Вова, – сказал я, услышав свой голос словно через вату.
