Лишь изредка в нашем болотце раздавалось побулькиванье. Например – когда Алимов отбил левое яичко луноликому уйгурскому принцу. Новичка прооперировали. Его супостату в чирьях стали мерещиться дисбатовские нары. Проштрафившегося ержанта тут же разжаловали. Прежде бука, он теперь лизал руки мне, ротному писарю: не составишь ли, мол, ходатайство о помиловании?
Привилегированность моя иных раздражала: гаражная каста грозно скрежетала карбюраторами. Кишлачные тянитолкаи с фрикативным вождем Жутько во главе искали случая меня окоротить. Один феллах занес было кулак над моей головой – но я не задумываясь вмазал по ишачьей челюсти.
– Улумбек такой дубина! – радостно сверкнул золотой фиксой мой усатый приятель Адалат.
Но коварный ефрейтор Жутько, обидевшийся за своего подчиненного-среднеазиата, улучил хвилину и расшатал стул в ротной канцелярии: капитан Бобров, заскочивший с мороза погреться, шмякнулся седалищем о желтый линолеум…
Вольтерьянства командир не спустил – велел немедля созвать комсомольский актив. Надежда была только на Асхаба. Накануне я ему слово в слово доложил о возгласе, вырвавшемся у Жутько: «Ох, уж этот мне чечено-ингушатник!» – «Я ему покажу чечено-ингушатник!» – сжал пудовые кулаки последователь Шамиля.
Капитан, верно, чуял, что писаря кто-то подставил, но на собрании рычал вурдалаком: тебе, дескать, доверили святая святых – как посмел ты притупить бдительность?!
– Вопрос к обвиняемому! – вставил один узкоглазый пигмей. – За что тебя убрали из управления бригады?
– Оставь, это личное!.. – отчего-то зашикали на него прочие члены ареопага.
Отсутствие логики у толпы неисповедимо.
Перехватывая инициативу, я обрушился на ефрейтора: провокация шита белами нитками!
– Кажи, кажи! – оживился западенец – и неожиданно раздухарился: – Та я у себя в селе таких, как ты, вешал!
– Кишка тонка, гнида гайдамацкая!
– Цыц! – взревел Зухайраев. – Пусть лучше ответит: чо он недавно залепил про Чечено-Ингушатию?!
Жутько от страха слипся. Наступила пауза. Растерявшийся было капитан, вновь беря в свои руки бразды, решил проявить межнациональную гибкость:
– Короче, что запишем в резолюции, Асхаб?
– Обоим устный выговор и расходимся, если Гриша уже кончил психовать.
Завклуба прапорщик Лазарев, с которым мы общались на шершавом языке плаката, был со мной на первых порах весьма обходителен.
– О, мой юный друг! – похлопал он меня покровительственно по ключице, когда я вкрадчиво поинтересовался: неужто его способностям не нашлось применения на гражданке.
