– Да нет, месье, – послышался вдруг голос Элеоноры, и Себастьян насторожился, – нет, я не видела ни одного из этих фильмов.
– Но это невозможно – не знать, кто такие Бонни и Клайд?
Взбешенный киноман призвал в свидетели всех присутствующих.
– Она хочет сказать…
– Мадам, – перебила Элеонора, будто бы в рассеянности, – мадам хочет сказать.
– Мадам хочет сказать, – повторил бедняга, улыбаясь, – что она никогда не слышала о Бонни и Клайде.
– Я десять лет прожила в Швеции, месье, в заснеженном замке, я говорила вам. И у моего мужа не было кинозала «на дому», как вы говорите. И нога наша не ступала в Стокгольм. Вот и все.
Воцарилась тишина, потому что, хотя Элеонора и не повышала голоса, он звучал очень резко.
– Ты раздражена, ангел мой, – сказал Себастьян.
– Это утомительно – повторять и слышать тысячу раз одно и то же.
– Тысячу извинений, – саркастически сказал киноман, – но кому мы обязаны этим возвращением из снегов?
– Замок продан, а мой бывший муж сидит в тюрьме, – спокойно сказала Элеонора. – За убийство. Мы сами делаем себе кино. Себастьян, я устала.
Себастьян уже стоял позади нее, улыбаясь. Они поблагодарили мадам Жедельман, удивив ее этим еще больше, и вышли среди полного молчания. На лестнице клуба на Себастьяна напал такой смех, что он едва мог одолеть ступеньки. Кто-то их нагнал: это был певец. У него было доброе, очень открытое, круглое лицо.
– Могу я вас проводить? – спросил он.
Элеонора согласилась, не глядя на него, села в огромную американскую машину и назвала адрес. На Себастьяна снова напал безумный смех, к нему присоединился певец, и в результате они уступили просьбам последнего где-нибудь это отметить. На рассвете он довез их до дому, пьяный в стельку.
– Будьте осторожней, – дружески сказала Элеонора.
– Разумеется. Какой прекрасный вечер. Ах, какая была шутка, какая прелестная шутка…
– Это не шутка, – любезно сказал Себастьян. – Спокойной ночи.
