— Отпускайте!
Мюллер отпустил. Тяжесть была такая, что Хольту показалось, будто внутри у него что-то оборвалось. Но в последнюю секунду ему все же удалось опереть дно бутыли о выступ.
Тяжело дыша, они глядели друг на друга.
— Без малого центнер, — проговорил наконец Мюллер.
— Я думал, она меня повалит, — ответил Хольт.
— Стопроцентная уксусная кислота, — сказал Мюллер. — Могло произойти несчастье.
— Да вы бы и сами благополучно ее спустили на землю, — ответил Хольт.
Оба рассмеялись.
— Спасибо! — сказал Мюллер.
Хольт посмотрел в сторону; на стертых каменных ступенях слюдяная блестка, сверкнув, отразила свет лампочки. Лицо его замкнулось.
— Не ожидали такого от буржуйского сынка, а?
— Вас кто-нибудь так называл? — Что-то вроде улыбки мелькнуло на лице Мюллера. — Эх, парень, — сказал он. — Вернер! Если б вы хоть немножко взяли себя в руки! Мы ведь хотим, чтобы вы были с нами!
Он сказал «мы». «Мы» обозначало не Хольта, а тех. Это были Гундель, Шнайдерайт, Мюллер, а он, Хольт, из этого «мы» исключался. И, чувствуя свою отверженность, Хольт отрезал:
— Мы с вами говорим на разных языках!
— Ваш язык нетрудно понять, — ответил Мюллер. — «Взревел наш танк», тут уж надо быть глухим.
— Это… это… — бормотал Хольт, — не я! Это мой приятель!
Мюллер повернул на заводской двор.
— Что вы, что ваш приятель, — бросил он через плечо, — оба вы деклассированные отщепенцы.
Хольт нащупал в кармане оставшиеся деньги. Зачем он понадобился вахтеру? Гундель была здесь, она может каждую минуту… Ему некогда. Только этого еще недоставало — встретиться сейчас с Гундель.
Он прибавил шагу. Свернул в первый же переулок. Не спал ночь, вот нервы и пошаливают, кажется, будто кто-то идет следом.
Танцевальный зал Неймана, бар «Вечный покой», его всегдашнее прибежище. Окунуться в бесшабашную, разгульную ярмарку жизни! Шум, толкотня танцующих пар. Свободный столик нашелся у самого входа, и тут же к нему подсела блондинка, навязчивая. За бутылку разбавленной сивухи Хольт выложил последние деньги. «Со мной выпить? Пожалуйста!» Хольт пил. Что это она спрашивает? Почему он такой грустный? Не будем говорить об этом! Он не грустный. Грустить будем потом. Он пил много, торопливо. Пусть лампы сегодня горят ярче. И вот уже пелена табачного дыма поднялась, шум отдалился. Он поглядел, кто это с ним рядом; может, окажется второй Мехтильдой. Все, что угодно, лишь бы забыться.
Гундель стояла у его столика. Бледная. Снежинки таяли на коричневом пальтишке, обращаясь в сверкающие капли.
