— Первым долгом я организую нам обоим по славненькой Карлинхен!
Хольт промолчал. Он мигом опорожнил свою рюмку, налил еще и снова выпил. Он рассчитывал на действие алкоголя, но только острее ощутил свое одиночество. Когда он летом вернулся домой, в нем еще жила мечта о Гундель. А сейчас?
Феттер хлопнул ладонью по столу:
— Заснул? — Он вылил остатки альколата Хольту в рюмку. — Видал за тем столиком? Блондиночка — первый сорт! Брюнетка для меня слишком тоща, но, может, тебе подойдет. Я сейчас их сюда доставлю! — И он, выпятив грудь и отставив зад, гоголем направился к столику девушек.
Хольт опорожнил рюмку. Стрелки часов подвинулись. В самом деле, Феттер привел обеих девушек! Но и трио на эстраде с их ритмическими шумами, и танцующие пары, и приглушенное завывание трубы — все это отступило от Хольта куда-то далеко. Ему не остается ничего другого, как ехать к матери в Гамбург.
— Да он всегда был у нас немного чокнутый, — извинился Феттер, вернувшись к столику с танцплощадки. Он сказал это черноволосой девушке, сидевшей возле Хольта со скучающим видом. — Сейчас закажу чего-нибудь покрепче, увидишь, как он взбодрится!
И вот Феттер уже договаривается с кельнером, вот уже достает из кармана несколько смятых бумажек, и на столе появляется бутылка с яркой этикеткой, и Хольт пьет. Коньяк обжег ему гортань. Феттер потащил свою Карлинхен на танцплощадку. Девушка рядом с Хольтом молча курила.
После поездки в Дрезден мысль об Уте одна только и спасала его от неотвязного присутствия Гундель. Хольт все с себя стряхнул, лишь одно его не отпускало — Гундель. Она всегда была с ним, ее взгляд, ее улыбка, неизменно, неотступно, непрестанно… Что могло быть сильнее ее, что могло сломить ее могущество?
— Мгновение, — заорал Феттер, обнимая свою Карлинхен, — оно не повторится! Так ты мгновеньем насладись! Выпьем!
И Хольт выпил. Повернулся к девушке.
— Идем потанцуем!
Феттер прав: нет ничего могущественнее мгновения, если отдаться ему целиком. Он почувствовал руку девушки у себя на шее. Голос спросил:
— Ты чем-то огорчен?
— Огорчен? — ответил он. — Да нет! Как тебя звать?
— Мехтильда.
Свет на потолке погас и медленно загорелся опять.
Он отвел Мехтильду к столику. Только теперь он взглянул на девушку. Она была старше его и красива, насколько можно было разглядеть под слоем косметики.
— Немецкая женщина не красится, — сказал Хольт.
Она презрительно вздернула губку.
Он спросил:
— Кто ты, где работаешь?
— Я танцевала в балете, — ответила она.
