— Товарищ капитан, а молдаванки красивые?
Мурашов наклонил к плечу голову, подумал и ответил:
— Не помню, знаешь… А что тебе за интерес до того?
— Да так, стихи одни вспомнил. Там про бессарабские степи, и дальше —
«Твоя, твоя!» — мне пела Мариула
Перед костром
В покинутых шатрах…
— Хм, Мариула! Мария — это есть, да. Еще — Мариуца, помню… И откуда ты взял, что она молдаванка? Перед костром, в шатрах… Молдаване в шатрах не живут, они народ оседлый, обстоятельный. Цыганка, скорей, их там много. Только почему шатры покинутые, вот вопрос. Кто их покинул, почему? Шатер — это, брат Гриша, богатство. Шатры, кто-то их покинул, цыганка туда забралась с другом, поет: «Твоя, твоя!..» Забиваешь ты себе голову разной чушью.
— Так красивые все-таки или нет? — не унимался Гриша.
Мурашов разозлился:
— Сказал — не помню! Женатый я тогда уже был, понимаешь? Не заглядывался на других баб, не имел такой привычки. Жену любил. И давай кончим об этом. Перед делом надо о деле думать, а не об разной лирике.
Они склонились над картой; однако спустя некоторое время капитан поднял голову, хмыкнул:
— А ты знаешь, встречаются которые и ничего… Тощенькие, гибкие, такие голосистые, проворные… Голоса сильные. Конечно, там песне есть где разгуляться. В общем, не соскучишься, молодой!
Сидели, сидели, что-то кумекали. А вот теперь Мурашов остался один. Задание не выполнено, Гриши нет, идти домой — как уйдешь? Ну даже если страшно повезет, проскочишь степь — а дальше? Линия фронта на той же открытой местности, вдобавок многоэшелонная, с тылами. Ее никак не минуешь. С рацией еще можно было бы договориться о лазейке, — чтобы на каком-то участке задействовали артиллерию, пулеметы, прикрыли, и главное — обеспечили прием. А то логическим завершением всех тягот тылового разведчика может стать пуля со своей стороны.
Идти, по совету Лялина, к линии Котовск — Ниспорены? Тоже неблизко, тоже опасно. Мало ли какие люди ходят сейчас по дорогам и без дорог, ищут партизан? И если бы их легко можно было найти, давно бы не было самих этих отрядов…
Короче, шансов пройти к своим почти нет. Почти. Все-таки один процент удачи, или десятые, сотые его доли всегда искрят в голове, даже самой рассудительной: и не удивительно, ведь человек верит, иначе ему невозможно! Иной раз появляется даже уверенность — вот он встанет сейчас и пойдет, и пройдет все, и уцелеет, останется живым. Есть сила, зоркие глаза, гибкое тело, привыкшая к лишениям душа, жесткий военный характер. Надо, надо идти! Не лежать же здесь всю оставшуюся войну. Да хоть до прихода своих — и то стыдно ждать, сложа руки. Ведь ты не в плену, не нуждаешься в освобождении.
