— Судя по опросу жандармов и рыночных агентов, ничего особенного, бросающегося в глаза за последнюю неделю не зафиксировано. И незнакомые не терлись на глазах. Значит, этот капитан осторожный и хитрый человек. Если это так, он не поведет тебя сразу на явку: тебя долго не было, и ты нуждаешься в проверке. Но ему нужна рация! Стало быть, и ты ему нужен. Он начнет форсировать твою проверку, понимаешь? Мы все время будем рядом, будем организовывать встречи и давать дополнительные инструкции. Сегодня прибывает человек для разработки порядка и текстов ваших радиопередач и их контроля. Будем, таким образом, работать втроем. Ну, дальше… Используй интуицию, свое понимание момента. Не вздумай делать глупости, за каждым шагом будем следить очень тщательно.
Машина остановилась; гестаповец вытолкнул Кочнева на дорогу, сказал: «С богом!» — и лимузин унесся, фырча мотором.
В вялом, знойном мареве на Гришу двигалась лошадь с телегой; в вознице он узнал кряжистого мужичка, нашедшего его на кукурузном поле и сдавшего жандармам; в другом, сидящем на телеге, — самого жандарма, который тащил его с поля. «О, старые знакомые!» — подумал Гриша.
Кэруца остановилась. Полицейский, одетый на этот раз в крестьянский костюм, показал жестом: садись, мол, рядом.
— Чтобы я сидел рядом с тобой, живоглотом? — сказал младший лейтенант. — Или вот с этим? Ну уж извините, не дождетесь. Много чести. Лучше я рядом пешочком пойду.
Крестьянин что-то гневно крикнул, глядя на него, и хлестнул лошадь. Подвода тронулась; Гриша поплелся сзади. И жандарм спрыгнул с телеги, пошел рядом.
— Ругается, — по-русски заговорил он, показывая на крестьянина. — Ругается, что ты… как это… тебе не надо разговаривать. Ты глухой. Надо молчать. Я мало-мало знаю русский язык, работал у красных, строил казарму, был десятник. У меня был начальник, большо-ой командир, майор. Майор Горшков. Высо-окий. Он давал мне благодарность.
— Вместо благодарности-то надо было пулю в лоб тебе залепить.
— Э-э, пулю! — стражник усмехнулся, прищурился. — Никто не знает, какая пуля и когда залепится. Лучше садись в кэруцу, осташ.[7] Потеряешь силы. Мне сказали, ты долго голодал. Зачем мучаешь себя? Ведь сегодня может быть еще много дел. Садись в кэруцу. И не говори. Ты глухой.
Голодание и вправду давало себя знать: пройдя за телегой совсем немного, Гриша уже еле тащился. Жандарм криком остановил подводу, помог радисту забраться на нее. Гриша лег на устланное соломой дно. Сердце бешено колотилось от усталости. Он перевернулся на живот, упер лоб в доску и заплакал. Какая дурацкая история! И то, что он едет сейчас, трясется в компании этих двоих… Они были пострашнее самого Геллерта. Потому что они предатели своего народа. И считают его таким же, как они. Они играют в одну с ним игру. Надо только на нее однажды решиться, дальше все будет просто. За тебя подумают, тебе подскажут. Разработают текст, проконтролируют сеанс связи. И нечего притворяться опытным разведчиком, хитрецом и хозяином положения. Просто так во спасение работает мысль: думаешь, что кидаешь крючок другому, а глотаешь его всегда сам.
