Алёна позвонила, когда я миновал ворота лицея. Она сказала всего четыре короткие фразы, но этого хватило, чтобы меня прошиб колючий холодный пот. Я добрел до крыльца, уцепился в перила, достал сигарету, поспешно подкурил. Я чувствовал себя так, словно мне вскрыли грудную клетку и оросили легкие азотной кислотой.
Дурные вести всегда приходят к нам очень тихо, — как-то написал Мураками. Идиотская фраза, одна из тех, которую раз прочитав, запоминаешь на всю жизнь. Запоминаешь именно потому, что она нелепа и бессмысленна. Дурные вести не могут приходить очень тихо, — они всегда возвещают о своем появлении криком отчаянья.
Я думал об этом, чтобы не думать о звонке Алёны, который ждал три недели, надеясь совершенно не на те слова, которые услышал. Четыре коротких фразы, — они вернули меня на год назад, в те времена, когда я знал, что подарков судьбы не бывает, и если сейчас тебе хорошо, то назавтра придется расплачиваться. То было время, когда я осознавал и чувствовал, что жизнь — это океан дерьма, в котором мы барахтаемся с рождения и до самой смерти. Теперь же я расслабился, размяк, выполз из кокона и позволил куче людей — подростков, войти в мою жизнь. Войти и поселиться в ней. Но пуская человека в свою жизнь, ты берешь на себя ответственность за него. Нет, лучше быть одному, потому что только тогда, когда у тебя ничего нет, невозможно ничего потерять.
— Павел, ты уже знаешь? — спросила Алёна после моего стандартного: «Грек у аппарата».
— Что?
— Твоя ученица — Наташа Плеханова. Её изнасиловали и чуть не убили. Она в реанимации.
Вот что мне сказала Алёна по телефону.
Урок уже начался, но я не торопился. Мне казалось, что мои ноги одеревенели, да и звук шагов в пустых коридорах напоминал удары биты в барабан. Я говорил себе: она мне никто, мне плевать, мне, чёрт возьми, плевать, что там с ней стряслось! Я не хочу в это лезть, я не обязан во всем этом вариться! На кой хрен мне чужие проблемы!.. и видел Наташу перед собой, с распахнутыми удивленными и немного испуганными глазками, прижимающую к груди томик Орлова; несчастную наивную девочку, в лиловой кофточке и с двумя хвостиками на затылке, но такую милую и приятную взгляду…
В классе стояла гробовая тишина, двадцать восемь пар глаз моих подопечных из 11-го «Б» смотрели на меня; подростки были придавлены тяжестью жестокой реальности, и ждали от меня… чего? Защиты? Твердой руки? Уверенности, что с ними не произойдет тоже, что произошло с их одноклассницей?.. Чего, черт возьми, они от меня хотели, что я мог им дать?! Как я мог всех их защитить, уберечь?! Несчастная девочка не успела вылупиться из яйца детства, как безумный кровожадный мир порвал её на куски. Точь-в-точь, как на картине того ненормального художника Антона Грувича — капля-девушка-эмбрион отрывается от пуповины первоприродной защищенности и с ужасом несётся в реальность, понимая, что это дорога в один конец. Люди лелеют свою индивидуальность, надеясь, что она — залог их безопасности, — иллюзия, абсолютная в своей слепоте и глупости. Мы — икра, которую бессистемно мечет время; мы еще не вылупились, а нас уже поджидают голодные хищники и стихии, разве что вероятность выжить у людей чуть больше, чем у мальков.
