— Помоги мне Кром, — молвил про себя варвар, памятуя, что Кром все равно не услышит и не поможет.
Он сделал шаг навстречу мальчику. Лед обнял его со всех сторон, и киммериец почувствовал дьявольский холод, словно погрузился с головой в воды реки мертвых. В его тело впились иглы мороза, и появилась ломота в костях.
Конан видел, как яростно замахал руками мальчишка, привлекая к себе внимание замерзающего, но сдвинуть свое тело с места уже не мог. К нему протянулась сквозь лед рука, ухватившая его за одежду, и выдернула из объятий смерти.
— Там нельзя оставаться долго. Замерзнешь и навсегда останешься внутри, — пояснил Хор.
Конан тяжело дышал.
Лачуга была наполнена никчемными полуистлевшими вещами. Плошки, из которых хлебали горячую пищу обитатели дома, ложки, примерзшие к деревянному столу, окруженному скамьями…
С удивлением, Конан уставился на Хора, который, склонившись, изучал промерзший насквозь пол, словно искал чьи-то следы.
— Кром, это мало похоже на склеп! Мальчик не обращал внимания на замечания варвара. Разогнулся и вперил свой взгляд в ледяную стену, у которой возвышалось непонятное каменное сооружение, состоящее из двух глыб, сложенных друг на друга.
— А где сокровищница?
Хор обернулся к Конану и с видом невинного младенца попросил.
— Помоги мне. Варвар приблизился.
— Нужно убрать эти глыбы, — пояснил мальчик.
Киммериец спрятал алмазный меч на своей спине, засунув его между ремнями, и склонился над камнем. Ухватившись ручищами за неровные края глыбы, Конан напрягся… было видно, как вздулись бугры его мышц… и своротил верхний валун, приваленный одним концом к стене. Со вторым справиться было значительно легче, и, откатившись, глыба открыла под собой пролом в полу и лестницу, ведущую вниз. Было видно, что входом давно не пользовались. Покрытые толстым слоем льда ступеньки выглядели устрашающе, угрожая смельчакам сломанными шеями и проломленными головами.
— Войти в склеп можно из любого дома. В каждом есть такой лаз. Мы можем всегда находиться рядом со своими предками. Я часто играл на этих лестницах со своими друзьями. Нам запрещали это делать и даже наказывали. Публично пороли всех, кроме меня. Я — сын короля. Меня пороли во дворце. Старик Ратф. Аж десять раз, — заявил он с гордостью.
Когда мальчик рассказывал о своих приключениях или о своем отце, в нем просыпалось что-то безудержное, невинное. Он взахлеб, давясь словами, выдавал свои истории, и Конан, сам того не замечая, заслушивался и забывал о тех подозрениях, которые рождались в его голове ранее. Когда мальчик начинал рассказывать об отце, он хмурился. Его чело покрывала тень горя и страдания, и варвару становилось жалко ребенка, стоящего перед ним. Он был таким беззащитным и хилым, что в душе воина загоралось желание укрыть его от всех несчастий злого мира.
