Слева и справа, спереди и сзади тоже шли отделения, из которых слагались взводы, роты, батальоны и полк. Лишь изредка слышался неспешный спокойный говор. И Дмитрия крайне удивило, что в голосах людей, во всем этом движении массы солдат, приказом посланных в скорый бой, не улавливалось и малой тревоги; невольно вспомнилось, что, так же деловито вели себя его земляки, когда он в их потоке шел к проходной заводика.
— Эй, Митрий, пока шагай со мной рядом, — вдруг, сказал Егорыч буднично, словно скучая без собеседника.
Поравняться с ним — два шага побыстрее сделать.
— Кури. — И Егорыч протянул свой кисет.
— А можно? — усомнился Дмитрий, однако потянулся за махоркой и только сейчас заметил, какие непослушные, дрожащие у него пальцы.
— До настоящей передовой еще километров пятнадцать, значит, почти два часа ходу. Да и задержки в пути обязательно будут. По приказу или так, от случая зависящие. Вот и должен солдат пользоваться этими часами. Для расслабления души.
Как и предсказывал Егорыч, были одна запланированная и две случайные остановки. Последняя — буквально в двух или чуть более километрах от окопов, которые надо было занять, сменив товарищей. Теперь наша тяжелая артиллерия била уже из-за спины Дмитрия и его однополчан: снаряды, угрожающе урча, проносились высоко в небе, чтобы ударить в землю где-то там, за линией фронта, которую довольно точно обозначили трассирующие очереди пулеметов и автоматов и разноцветные ракеты; эти, как догадался Дмитрий, пускали исключительно фашисты. И сделал правильный вывод: нервничают, можно сказать, здорово психуют. Сделал это открытие — приободрился, почувствовал себя несколько увереннее.
Зато позднее, когда, стараясь не издать даже незначительного шума, побежали в окопы по ходу сообщения, когда над головой стали противно повизгивать фашистские пули, а мины рваться в угрожающей близости, вдруг родилось чувство собственной беззащитности. И мерзкий холодок заполз под потную гимнастерку.
Оказавшись в окопе и на том самом месте, которое было ему указано, Дмитрий немедленно почти упал на дно окопа и решил, что ни за что не встанет до приказа. Лежал на подрагивающей земле и настороженно ловил посвист каждой пули, каждую приближающуюся мину считал своей, нацеленной именно в него, Дмитрия Сорокина.
Жалость к себе, казалось, вот-вот захлестнет его окончательно. В это время рядом и возник Трофим. Он стоял почти во весь рост, лишь чуточку пригнул голову, чтобы, она не возвышалась над бруствером. Лежать, когда стоял старший брат, было недопустимо, и Дмитрий встал, как можно больше втянув голову в плечи. Чувствовалось, Трофим хотел сказать что-то резкое, может быть, и обидное, но Егорыч опередил:
