— С десяток, голубок, наскребется, — подумав, ответила женщина.
Рукой подать — километров десять… Но ни одна из женщин, слышавших этот разговор, и слова не проронила; что для них какие-то десять километров, если они сотни прошагали? И еще он заметил, что те, кто был уже в барже, косили глазом на слинявшее от жары небо: привыкли, что смерть чаще всего обрушивалась именно оттуда.
Лейтенант Манечкин кивнул главному старшине. И катер-тральщик, вспенив винтом желтоватую волжскую воду, осторожно отошел от берега, почти неслышно оторвал баржу от мосточков.
Начался еще только первый рейс, а лейтенант Манечкин уже вздохнул облегченно и вдруг почувствовал, что невероятно голоден и устал.
Начали нарождаться сумерки — лейтенант Манечкин приказал катеру-тральщику уйти с баржой к левому берегу и замаскироваться под ветлами, нависшими над рекой, а беженцам, которым и эту ночь предстояло коротать еще здесь, держаться вблизи тех нор в обрыве, которые за день были вырыты под досмотром Злобина.
— Только услышите гул фашистских самолетов — все в убежища, — так закончил лейтенант Манечкин свою короткую речь. — Все понятно или есть вопросы?
— Сыровато там, — робко заметила одна из женщин.
— Прекратить пререкания! — повысил голос лейтенант. Однако сразу же учел, что разговаривает с людьми сугубо гражданскими, натерпевшимися от войны, и пояснил: — Думаете, подвесив люстры, фашистский летчик не заметит здесь скопления людей? Не сбросит бомбы?.. Между прочим, кто не согласен со мной, кому тяжко выполнять наши требования, может сейчас же отойти километра на три и там лагерем расположиться.
Желающих уйти от переправы, которая с рассветом снова заработает, не нашлось. Еще несколько минут суеты — и замер берег, чутко вслушиваясь во все редкие шумы, доносившиеся сюда.
А Красавина с Дроновым все еще нет… Вроде бы и не на передовую они ушли, вроде бы и при полном вооружении, а сердце тревожится, будоражит душу различными невеселыми думами.
Злобин первый уловил приближение фашистского самолета, который сегодня почему-то несколько запаздывал. Не сказал товарищам об этом, а втянул голову в поднятый воротник бушлата.
— Чего это ты сам в себя прячешься? — недоверчиво косясь на Злобина, спросил один из солдат.
— Малярия его донимает, — равнодушно пояснил Манечкин.
А фашистский самолет прошелся над рекой раз, другой, не обнаружил ничего интересного, стоящего внимания, и, круто развернувшись, заспешил на север, где небо искрилось от множества разрывов зенитных снарядов.
