— Ну а дальше что? — Олдвин предпочел не развивать тему своего разбитого носа.
— Дальше… Дальше я буду по-прежнему ходить к Гуайрэ, а вы, я полагаю, скоро сделаетесь большим другом здешних тайных противников существующей власти.
— Это называется оппозиция, — сказал Олдвин. — Во всяком случае, в цивилизованном мире.
При слове «цивилизация» Конан поморщился.
— Одно хорошо в здешней пустыне, — заметил он, — никакой цивилизации в вашем понимании здесь не сыщешь.
— А интриги, подлости, тайные заговоры и прочие удовольствия? — возразил Олдвин. — Это яркие признаки цивилизованности.
— Не согласен, — отрезал Конан. — Вы никогда не жили в Черных Королевствах. Вы даже представить себе не можете, какие жуткие интриги плетут те, кого вы назвали бы «голозадыми дикарями»! Положим, в племени шаман и вождь не поладили… Как вы думаете, что начнется?
— Война? — пожал плечами Олдвин.
— Начнутся интриги, — сказал Конан. — Ладно, хватит об этом. Завтра мы ссоримся. Далее вы сводите дружбу со здешней оппозицией. Общаться будем тайком. Я должен знать все, что они затевают. Вам ясно?
— Мне ясно все, кроме одного, самого главного: как мы выберемся отсюда? — сказал Олдвин.
— Через пару дней будет ясно, — сказал Конан.
* * *
Место для спектакля выбрал киммериец, и Олдвину ничего не оставалось, как только одобрить его выбор — и даже похвалить его вкус. В самом деле, в определенном артистизме Конану не откажешь. Участок сада, где должна была произойти его показная «ссора» с Олдвином, представлял собой нечто вроде сцены: открытая площадка, обрамленная густыми кустами, точно кулисами, причем цветы на этих кустах были ярко-красными.
— Отличный обзор со всех сторон, — говорил Конан, откровенно гордясь своей изобретательностью. — А эти красные цветы возбуждают страсти и способствуют лучшему усвоению резких сцен.
— Откуда вам это известно? — прищурился Олдвин.
— Красный цвет вообще есть цвет страсти и жизни, — ответил Конан. — Когда я пущу юшку вам из носа, вы не сможете со мной не согласиться.
Олдвин не ответил.
Конан насмешливо хмыкнул.
— Как я вижу, вас напрягают мои рассуждения на эти темы?
— Да, — сказал Олдвин угрюмо. — В конце концов, речь идет о моем носе!
— Я знавал множество людей с переломанными носами — и большинство из них ухитрились познать счастье, пусть даже и с таким дефектом, как свернутый на сторону… — начал было Конан, но Олдвин взревел:
— Довольно!
— Хорошо, хорошо. — Киммериец пожал плечами. — Надеюсь, за нами уже наблюдают. Вы уверены, что не хотели бы остаться здесь на всю жизнь?
