Мультипроза, или Третий гнойниковый период | страница 11



Во-вторых, Мешков выскочил на улицу, встал рядом с Третьеруким. Он вытянул правую руку и сказал следующее, кивнув на Третьерукого:

– У меня и лысина, как у него, и галстук такой же, в горох, и бородка...

Это был небывалый случай гигантомании, такое даже Петров П.С. не мог себе позволить – ни пьяный, ни трезвый.

Глянули проходящие люди, обомлели: точно – весь в него, только фамилия – Мешков, а не Лелин.

Стоит заметить, что теперь Третьерукий в союзе с Мешковым образовывали сложную смысловую композицию о пяти руках, устремленных в разные концы: на север, на запад и на восток, как бы говоря, что любой из выбранных путей есть верный, чтобы было всем легче.

Капитоныч ахнул в гардеробе:

– Что ж ты гад, делаешь? В политику, что ли, ввязался! Совок! Да я за таких...

Он положил в карман восемь рублей четырнадцать копеек чаевых для подкупа, прихватил фотографию для изощренного шантажа и вышел из гардероба.

– Хай ду ю ду! – закричала жаба Алла Константиновна на международном языке.

– Мама мия! Феричита! – бросил цинично сквозь зубы Капитоныч, распахнул грудь и заревел:

– Да я ж тебя!

Ловкий Мешков отскочил и встал по другую сторону Третьерукого, завопив сильнее прежнего:

– Я – он! Лелин!

Голова Капитоныча задымилась от таких небывалых речей.

Сильной рукой он выхватил огненную извилину из нее, набросил на шею Мешкова и стал душить.

Мешков пнул ногой Капитоныча. Капитоныч киногенично упал и красиво захрипел, катаясь по земле.

Потом он отряхнулся и сказал, плюясь кровью:

– Погоди маненько, гад. От нашей руки не уйдешь. Сила несметная в нас заключена...

И гордо-зловеще удалился в гардероб и там тайно принялся пересчитывать чаевые.

9. Коррупция в загробном мире приняла чудовищные размеры!

А старухи в Москве, между тем, заскрипели многолетними костьми и пустились в воспоминания.

Спросили они друг у друга:

– Что ж, никак над головами нашими целый год кругленькай пролетел?

– Точно! – отвечали другие пенсионеры в очереди. – Цельный год над головами нашими пролетел: кругленькай, словно тыковка золотая...

– Между тем, – крикнули в очереди не без пафоса, – снег упал на асфальт; превратился он в лед, и по улицам нашим людяческим много народу прошло, в том числе и нас. Да не все дошли до дня сегодняшнего! Иные упали-пали-али, да головами-то об лед крутой, об лед горячий! И умерли многие, вот!

– Потом наступила весна, – закричали все. – И по асфальту все мы как вжарили, да как метнулись все мы по улицам майским: и никто не упал, не умер до сроку!