Царственная блудница | страница 101



Однако д’Эон не двинулся с места.

– Не нравятся мне такие разговоры, – пробормотал он. – Не нравится мне, когда меня выставляют дураком, вдобавок дураком жестокосердным. Я еще вчера подумал мельком: что-то здесь не то и не так, во всей этой истории. А сейчас почти уверился. А ну-ка, расскажите мне, с чего вообще все это началось, как ваше знакомство с Гембори завязалось?

– Не скажу я вам ни слова! – зло ответил Бекетов. – Не нужна мне ваша жалость! Мне одно нужно – ваш клинок в моем сердце!

– Я, сударь, дуэлянт, бретер, но не убийца, – окрысился д’Эон. – Поэтому палача в другом месте поищите. Или вы сейчас же откроете мне всю подоплеку происшедшего, или...

Он замер, приложив палец к губам. В эту самую минуту и Бекетов сделал такой же жест, потому что им обоим враз послышалось легкое шевеление за дверью.

– Продолжайте, – одними губами шепнул д’Эон, помахав ладонью у рта, – продолжайте говорить!

Бекетов кивнул – понял, мол! – и запальчиво произнес:

– Да не стану я перед вами исповедоваться, вы не священник, а я не грешник!

Звук его голоса заглушил и без того почти беззвучные шаги д’Эона, направлявшегося к двери. Он положил пальцы на ручку, бесшумно повернул ее, резко распахнул дверь – и очутился лицом к лицу с высоким дородным мужчиной в ночном халате и колпаке, со свечой в руке. Тот отпрянул было, но д’Эон оказался проворней – схватил мужчину за грудки и втащил в комнату, а тут уже Бекетов не подкачал – приставил к горлу незваного гостя острие своей длиннющей шпаги и прошипел с самыми лютыми интонациями:

– Только пикни – и отправишься к праотцам!

Санкт-Петербург, 1740 год

Итак, граф Линар уехал...

Теперь Анне было просто некуда деться: приходилось-таки выбирать между Петром Бироном или Антоном-Ульрихом Брауншвейгским. Петра она ненавидела потому, что ненавидела его отца, который управлял императрицей так, будто та была хорошо объезженной лошадью (к слову, Эрнст Бирон начинал конюхом, в конюшне же приключались его первые свидания с герцогиней курляндской, будущей императрицей всероссийской). Юный принц Антон-Ульрих казался сущей рохлей. Однако делать было нечего. Выбирать, строго говоря, приходилось не между двумя молодыми людьми, а между жизнью на воле или заточением в монастыре.

– Пусть уж лучше будет принц брауншвейгский, – рыдая, сказала Анна тетушке, с тоской вспоминая наружность рохли Антона-Ульриха: белобрысый, женовидный, робкий. Слуга из трактира, а не принц! Мальчик на побегушках! Ах, почему некоторым судьба дает родиться на троне, хотя им было бы пристойнее оказаться в курятнике! А другие... другие!.. Под другими разумелся обожаемый Линар, однако упоминать его имя было совершенно невозможно. – Пусть будет принц брауншвейгский! Он хотя бы благородного рода, не то что этот Петр!