Сколько времени они летят? Час? Два? Может быть, больше? И сколько они будут лететь? Мама сказала, часов шесть-семь. Интересно, что там, за бортом самолета? Наверно, солнце, сияющие снега. Никак не верится, что самолет летит в кромешной темноте.
Антошка приподнимает край шторки, в туманной дымке, словно покрытая инеем, висит буквой «С» луна. Раз буквой «С», значит, луна на ущербе, старая луна. Антошка опускает штору.
Самолет опять начинает трясти. Сиденье куда-то провалилось, и Антошка повисла в воздухе, схватилась за руку мамы. Открылась дверца кабины, мелькнули тускло освещенные приборы. Луч карманного фонарика скользнул по лицам пассажиров. Антошка приваливается то к одному боку кресла, то к другому, то снова повисает в воздухе, а самолет куда-то летит вниз.
Штурман все чаще выходит из кабины, пробегая лучом фонарика по рядам кресел.
Вот он стягивает с лица Антошкиного соседа маску, лицо от синего света кажется покрытым черными пятнами.
Штурман закрывает лицо соседа большой маской и снова исчезает в кабине.
Антошка задремала. Проснулась от прикосновения маминых рук. Мама стягивала с ее головы кислородную маску.
Антошке кажется, что они летят целую вечность, за это время можно было пересечь все моря, континенты и океаны, а они все летят и летят.
«Как ты себя чувствуешь?» — спрашивает мама пожатием руки.
— Ничего, — отвечает Антошка и нетерпеливо барабанит пальцами по маминой руке. Мама гладит руку, успокаивает. «Скоро, скоро, — говорит ей это поглаживание. — Наберись терпения».
Моторы внезапно стихли. Самолет поскакал, остановился. Штурман открыл дверцу кабины.
— Прибыли. Прошу отстегивать ремни и выходить из самолета.
— Англия. Мы уже в Англии, — говорит мама, и голос ее звучит необыкновенно ласково, по-домашнему.
— Но почему не открывают дверь? — спрашивает Антошка.
— Дверь открыта, но еще темно на улице.
Антошка подходит к раскрытой двери — тьма, кромешная тьма. Чьи-то руки подхватывают ее, как мешок, и ставят на землю. На фоне серого неба громоздятся тени зданий, самолетов. Пассажиры, взявшись за руки, идут куда-то к синему огоньку, идут в полной темноте. Открывается дверь — снова темно, раздвигается портьера, и Антошка попадает в просторную комнату, горит только одна лампочка под потолком, но свет ее кажется нестерпимо ярким.
Вводят под руки пассажира — соседа Антошки. Его лицо в крови.
— Есть раненые? — спрашивает начальник аэродрома.
— Нет, я не ранен, разошелся пневмоторакс, — отвечает по-шведски человек.
