— Товарищи! — обратился лейтенант к нам. — Я знаю, что вы сейчас живете в плохих условиях, ну — что делать! Это временное явление. Этот дом принадлежал когда-то монашкам. Сейчас он принадлежит нам. Мы уже постарались половину монашек отсюда убрать, а вот половина еще здесь. Но я думаю, что мы их тоже уберем. Долго возиться не будем. Мы уже здесь и штрафников поселяли, и пьяных… Но они, хоть их и насилуют в продолжение круглых суток, — все же живут. Теперь, я думаю, вы нам поможете. Вас много, и если вы за них возьметесь по-настоящему, то они не выдержат…
На этом «информатор» закончил и предложил нам выбрать старшего комнаты. Мы избрали, и они пошли вместе, а мы разошлись по своим койкам. Не знаю, как другие, а я был будто оплеван с головы до ног — так омерзительно осела на душе наглая, наигранно-фальшивая речь Р-ча. После завтрака все начали приводить себя в порядок: вычистили шинели, валенки, побрились, слегка отдышались и были удивлены, когда опять (нам казалось — слишком скоро) раздалась команда: «Строиться на обед!» После обеда часовой отдых, и мы с другом решили пойти посмотреть помещение. Дом был в шесть этажей. На первом этаже канцелярия и склады: вещевые, продовольственные и боеприпасов. В подвальном помещении была устроена — наполовину дома — столовая и кухня, а другая половина подвала была «засекречена»: у дверей стояли двое часовых. Проникнуть в тайны подвала нам не удалось. На втором этаже много комнат было завалено поломанной мебелью и картинами религиозного содержания. На третьем и четвертом этажах были размещены приехавшие работники НКВД и милиции, а на 5-м и 6-м монахини. В комнатах у них было чисто и уютно, только заметно бросалось в глаза, что все стены ободраны и лики святых измазаны краской, глиной и сажей. Через каждый метр чекисты повесили портреты Сталина и других преступников. Монахини выглядели очень плохо, несмотря на молодой возраст их. Питание им давалось строго ограниченное. Жили они на пайке полуголодных. Общение с внешним миром им было запрещено.
Мы хотели с монахинями заговорить и задали несколько вопросов, но ответа не последовало, и все они сидели с опущенными головами, занятые разной работой: кто вязал чулки, кто что-то шил, кто занимался штопкой, а некоторые вышивали. Мы не стали больше задавать вопросов и вышли.
— Я, — говорит мой друг, — не могу смотреть на эти жалкие лица. Представляю, что с ними делают… Им не только нечего отвечать на наши вопросы, а они, бедные, дрожат при виде чекиста… Теперь сам можешь представить, что у них на душе, когда нас привезли сюда полторы тысячи человек…
