Кисло взглянув на Конана, Парвез поднялся из-за стола и ушел.
Оставшись один, Конан оглядел залу. Вошел капитан Катигерн, и Конан приветствовал его кивком. Оба они заказали вина — дешевого, местного, потому что Конан не видел причины разоряться на киросское, если уж не с кем было сегодня разделять это изысканное удовольствие. И он, и Катигерн не потратили слишком много.
Хотя Конан пил больше, чем обычно, вино Бартейка не вызывало опьянения. Через час и он, и бритуниец были все еще трезвы, и Конану было скучно как никогда.
Дочь хозяина подошла, чтобы лишний раз показаться на глаза мужчинам. Конан зевнул и сказал:
— Довольно, капитан. Я, наверное, пойду спать.
— В одиночестве? — лукаво спросила Мандана. Поймав его взгляд, она чуть подалась вперед.
Конан глядел на нее безо всякого интереса.
— В кузнице тяжело работать, — проворчал он. — Ковать мечи — все равно что сражаться. Работа отнимает у меня все силы.
— Ха! — фыркнула Мандана. — Такому силачу, как ты, надо еще и ночью потрудиться, чтобы устать. Ты бегаешь за танцовщицей из храма. Думаешь, я не узнала ее, несмотря на то что она была спеленута, как мумия! По крайней мере, я не скачу перед народом голая, нацепив на себя только нитку бусин.
На другом конце стола раздался кашель: Катигерн безуспешно старался сдержать свое веселье. Сердито взглянув на капитана и на дочку Бартейка, Конан сдержанно попрощался и ушел.
* * *
Разыскав на ощупь в темноте свой матрас, Конан улегся, но сон не шел к нему. Он мог думать только о Рудабе, ее образ преследовал его. Хоть он и твердил себе, что о девушке надо забыть, что с нею он утратил бы независимость и свободу, которые были для Конана дороже всего, — лицо Рудабе стояло у него перед глазами.
С нею, размышлял Конан, он перестанет быть борцом. Она опутает его клейкою паутиной домашней рутины, из которой невозможно будет с честью выбраться. Или паук и в самом деле символ Йезуда? Он будет привязан к одному и тому же месту жительства и к одной и той же отупляющей работе всю свою жизнь, пока не станет седым беззубым стариком, живущим на жидкой похлебке. А скольких городов он не увидит, скольких приключений не изведает!
Но хотя Конана и ужасала мысль, что остаток жизни он проведет как кузнец в Йезуде, иное, более сильное побуждение донимало его гораздо сильней: ему хотелось снова видеть Рудабе, любоваться ее милым лицом, слушать нежный голос, созерцать горделивую походку танцовщицы, держать девушку за руку. Это было не просто вожделение, хотя и оно присутствовало.
