Его опознала торговка зеленью под личиной подвыпившего гвардейца, что затеял на речной пристани драку с тремя жуликоватыми слугами зингарского купца. Изрядно отлупив их, вояка с победным воем перевернул воз с благовониями в мутные воды Хорота.
Торговка, услышав рык киммерийца, тут же признала короля. А до того его заметили в компании подозрительных личностей на ярмарке возле храма Митры Милостивого. Там гигант, прятавший свое лицо под полями шляпы, сделавшей честь любому забулдыге из кордавского кабака, швырнул в опростоволосившегося ярмарочного шута тыквенной бутылью с такой силой, что бедняга свалился с помоста.
Видели его еще в десятке разных мест, совершенно непристойных для августейшей особы, и везде его появление сопровождалось воплями пьяной драки, женским визгом и грохотом перевернутой мебели.
Наконец, Конн отыскал короля на заднем дворе донельзя грязной харчевни, где тот, будучи пьян до полуобморочного состояния, с подбитым глазом, разбитыми кулаками и в немыслимом рванье, сидел, привалясь к поленнице дров, в обнимку с кудлатым бродячим псом, и распевал скабрезную песенку на мешанине из шемского и кофийского наречий. С большим трудом государя удалось препроводить в дворцовые пределы.
После того случая подобные вылазки повторялись еще несколько раз, в одной из них Конана даже пырнули под ребра ножом в какой-то пьяной драке. Приставленная к королю охрана неизменно упускала из виду своего подопечного, причем киммериец проявлял буквально чудеса находчивости и смекалки, заставлявших вспомнить его аренджунское прошлое, бывший вор умело уходил от погони и погружался в самую клоаку столичных окраин.
Конан в пьяном угаре волок во дворец кого попало, и королевские покои наводнили какие-то темные личности. В толпе изысканных поэтов, томных красавиц и знаменитых стратегов сновали новые знакомцы короля, пугая детей из благородных домов физиономиями отпетых висельников, все время, норовя что-нибудь стянуть, или дать кому-нибудь в ухо.
Но, как нельзя более кстати, Аквилония оказалась на грани войны. Вернее, скучающему Конану незначительный набег объединенного воинства, вдруг пришедших к согласию Кофа и Офира, был представлен в качестве войны.
— Кром, это то, что мне надо! — взревел король и со своей новой свитой убыл в войска.
Набег конницы южан, малочисленной и не идущей ни в какое сравнение со стальной кавалерией Аквилонии, вкупе с пестрой ватагой из шемитских наемников, король развернул в целую кампанию. Войска королевства искусно маневрировали, изнуряя себя и противника маршами, обходными маневрами и контрмаршами, устраивали укрепленные лагеря, вытаптывали плодородные поля, пускали на ветер богатейшие деревни, заставляя жителей вместе со скарбом и скотиной уходить в леса, разрушали мосты. Только Тайбор перешли вброд раз пять туда и обратно. И все это при том, что полки Конана численно превосходили войска противника едва ли не в десять раз. Поход изобиловал частыми стычками из-за обозов, арьергардными сшибками и засадами, в которых Конан принимал самое деятельное участие, с каким-то удивительным наслаждением подвергая разграблению вражеские обозы. Оставив войска на попечение Конна и его военных советников, он со своей гвардией и пестрой новоявленной свитой, словно коршун, кружил вокруг сбитой с толку армии противника, ударяя и отскакивая, отступая и преследуя.
