— Тогда какой смысл, кениг? — обратился Хорса к Конану.
— Ты будешь для них как занесенный над их шеями топор палача. Покуда ты будешь там, они не посмеют тронуть нас. Едва ты вложишь камень в мозаику, пещеры обрушатся сверху донизу. Но никто из нас не хочет, чтобы это произошло, пока мы здесь. Если дракон освободит нас, мы спасемся все. Если же его остановят, нас все равно перебьют, а потому лучше уж мы заберем с собой этих служителей Сета.
— Я понял,— сказал Хорса.— Я сделаю то, что ты приказал. Но где Арминий, Аврелий, Юний и Умберто?
— Они погибли,— коротко ответил Конан. Хорса замолчал, опустив голову.
— Лови камень,— нарушил тишину Озимандия.— Заклятие замка на него не действует.
Волшебник вынул камень из своей повязки и бросил Хорее.
— Жаль, голубой светильник не пройдет! — посетовал Майлдаф, но Хорса уже скрылся в темноте.
— Мой камень получил достаточно света, этого хватит, — успокоил его Озимандия.
— А если он не доберется? — усомнился Септимий.
— А кто помешает нам сказать, что он добрался, если это потребуется? — хитро прищурился маг.
Все замолчали. Вновь потянулись минуты ожидания.
— Зерван пришел не зря,— вдруг тихо сказал Кулан.— Значит, Демон Глубин близко. Никто ему не ответил.
— Самое большое, чего я сейчас хочу, так это спать,— некоторое время спустя сказал Майлдаф.— Разбудите меня, когда будет нужно.
И горец разлегся прямо на мху, укрывшись одним из своих бесчисленных пледов.
— Завидное умение. Я так не могу,— вздохнул Септимий.
— Брось! Ложись и уснешь. Я последую примеру Бриана. — И Евсевий, подложив под голову свой мешок, устроился рядом с горцем.
— Пожалуй, он прав,— пробормотал Септимий, и присоединился к этим двоим.
— Кулан, ты не желаешь вздремнуть? — участливо спросил король.
Сам Конан не испытывал ни малейшего желания отойти ко сну, расхаживая по оставшейся в их распоряжении половине зала взад-вперед.
— Нет, о король,— покачал головой юноша, сидящий рядом с Тэн И.— Мне неинтересно спать. Я думаю.
— О чем же? — спросил Конан.
— До того, как мы вошли сюда, я думал, что скоро покину этот край и вернусь в Пустошь...
— А теперь? — Такое заявление не показалось Конану неожиданным.
— Теперь я не знаю. Здесь оказалось столько занятного: светящиеся облака, медведь, подземные рыбы, паки, дракон и...
— И я,— засмеялся Озимандия, сидевший ближе всех к решетке, вне освещенного круга.— Я знаю, ты жаждешь мудрости, а я могу многому тебя научить. Если нам будет дано выбраться отсюда, я покажу тебе все, что знаю сам, ибо мои ученики погибли здесь все до единого. Но ты совершаешь ошибку. Тебе не надо выбирать между Пустошью и Фрогхамоком. У колдуна нет родины, и в то же время его родина — весь мир. Если ты согласишься быть моим проводником, я с удовольствием проживу несколько лет в Пустоши, поскольку плохо знаю природу. - Но как бы сильно ни был ты связан с живым, более всего колдун связан с вечным! — Голос Озимандии сделался звучным и убедительным, — Кошка может быть белой или рыжей, полосатой или пятнистой, пушистой или гладкой, большой или крохотной — и все равно это кошка, живет ли она в Пустоши или в Кхитае, тысячу лет назад или будет жить через тысячу лет. А ты живешь там, где бродит кошачья тень, которая есть в каждой кошке, но она никогда не бывает равна кошке, которую держишь ты на коленях. Колдун зрим в людском мире, но он виден и в мире теней и мыслей, который вечен и вездесущ. Колдуну не надо делать выбор — этот выбор сделан за него.
