– Но это становится всё трудней и трудней, – по-рыцарски сказал Носорог и уплатил официанту.
Они собрались уходить. Динка шла между ними, и Асафу в душе было приятно видеть их так втроём, он и он, и между ними собака. На улице Носорог опустился на одно колено, прямо на грязный тротуар, и посмотрел ей в глаза. Она смотрела на него мгновение и отвела глаза, как будто для неё это было слишком близко. Слишком волнующе.
– Если не найдёшь девушку, приводи собаку ко мне. Она умная. У неё будут друзья у меня во дворе.
– Но бланк. Штраф...
– За мной. Ты что, хочешь, чтобы ветеринар муниципалитета вколол ей что-нибудь?
Динка высунула язык и лизнула его в лицо.
– Эй, эй, – засмеялся Носорог, – мы едва знакомы.
Он сел на мотоцикл.
– Куда ты пойдёшь отсюда? – спросил он, и шлем на мгновение расплющил ему лицо.
– Куда она меня поведёт.
Носорог посмотрел на него и рассмеялся утробным смехом.
– Что тебе сказать, Асафи. Услышать от тебя такое... Этой собаке действительно удалось то, что не удавалось твоим родителям и Рели. "Куда она меня поведёт"... Чтоб я помер! – Он завёл мотоцикл с рёвом, от которого задрожала улица, поехал, выставив одну ногу в сторону, махая одной рукой, и пропал.
Они вдруг остались вдвоём, оба.
– Что теперь, Динка?
Она смотрела на Носорога, пока он не исчез. Понюхала воздух. Может быть, ждала, что бензиновые пары рассеются. Потом повернулась. Стояла на напряжённых ногах, подняв голову и вытянув нос. Её уши подались вперёд. В направлении чего-то, что было за домами, окружавшими базарную улицу. Асаф уже начал понимать эти знаки.
– Вваф, – сказала она и побежала.
***
И на третий день, уже устало волоча ноги после бессонной ночи в убежище, она снова вышла на улицу до того, как откроются конторы в здании, где она пряталась. В кафе "Дель Арт" купила себе и Динке завтрак, и обе поели в пустом дворе. У Тамар щемило сердце за Динку, которая выглядела такой жалкой, её красивая шерсть не блестела, золотистые волны в ней исчезли. Бедная Динкуш, я втянула тебя в это, даже не спрашивая, посмотри на себя, ты доверяешь мне, не глядя, если бы я сама точно знала, что я делаю и куда иду.
Но, встав перед публикой, она, как всегда, сразу оживилась.
Она пела на улице Лунца, и публика, собравшаяся вокруг, не давала ей уйти и просила ещё и ещё. Её глаза блестели: от выступления к выступлению в ней креп знакомый порыв – она не верила, что он пробудится в ней и здесь – захватить их, притянуть их к себе уже с первых звуков. Сразу, конечно, услышала Идана и Ади, кричащих: но ведь произведение должно раскрыться постепенно, созреть, не бывает моментального искусства! Она подумала, что они оба не знают, о чём говорят, потому что здесь нет золотых люстр и бархатных стен, никто не будет ждать, пока она "созреет": улица полна соблазнов, которые притягивают прохожих не меньше, чем она; каждые десять метров стоит кто-то со скрипкой или флейтой или жонглирует факелами, и все жаждут, по меньшей мере, как она, быть услышанными, проявить себя и понравиться; и кроме них были ещё сотни хозяев магазинов, лоточников, продавцов фалафеля и шуармы, торговцев на базаре, официантов в кафе, продавцов лотерейных билетов и уличных нищих, и каждый из них кричал без остановки немым и отчаянным шёпотом: "Ко мне, идите ко мне! Только ко мне!"
