Но некоторые остаются, они подходят, кто уверенно, кто сконфуженно, и кладут монеты в мятую шапку.
Тамар раздумывает, остаться ли ей здесь и спеть ещё что-то. Она уже знает, что это возможно, и у неё хватит смелости. Ей хочется продолжить и немедленно запеть. Знакомое чувство завоевания и возвышения владело ею примерно с середины песни с силой, которой она никогда не испытывала, когда пела в закрытых залах. И кто мог знать, что её голос настолько велик?
Но она понимает, что если бы тот человек или кто-то из его посыльных был здесь, она бы почувствовала. Он бы уже стоял где-то там, в одном из внешних рядов круга, что собрался возле неё, и изучал бы её придирчивым взглядом, как изучают невинную и беспечную жертву, неспешно взвешивая, как он схватит её.
Стоя в центре золотистого солнечного потока, Тамар озябла. Быстро собрала деньги из шапки и ушла вместе с Динкой. Кто-то пробовал с ней заговорить. Один парень, не отстававший от неё, вызвал у неё надежду своей жестокой и грубой линией рта, она остановилась и внимательно прислушалась, но когда ей стало ясно, что он её клеит, отмахнулась от него и ушла.
В тот же день она пела ещё пять раз. Один раз на площадке "Машбира[18]", два раза возле центра Жерара Беккера и ещё два на Сионской площади. Раз от разу прибавляла ещё одну песню, но больше трёх не пела. Даже, несмотря на бурные аплодисменты и восторженные отзывы, отказывалась петь ещё. У неё была цель, и когда кончала петь, а то, чего ждала, не случалось, выключала магнитофон, собирала деньги в рюкзак и старалась исчезнуть. Главное было сделано. Главное, что её видели и слышали. Что теперь о ней будут говорить. Она распространила себя, как слух. Больше она пока не в силах была сделать, оставалось только надеяться, что этот слух очень быстро дойдёт до ушей человека, которого она ждала, её хищника.
***
Он зажмурил глаза, прислонился к стене, потёрся ногой о голову Динки. Вентилятор под потолком издавал непрерывный скрип, снаружи уходили и приходили люди, полицейские, преступники, обычные граждане. Асаф не знал, сколько времени его здесь продержат и когда начнут им интересоваться, и начнут ли вообще. Динка растянулась у его ног на холодном полу. Он сполз с деревянной скамьи и уселся на пол возле неё, прислонившись к стене. Оба закрыли глаза.
Голос Теодоры снова взволнованно зазвучал в его голове, и он поспешил окунуться в него, ища в нём утешение. Он всё ещё немного путался в неистовых скачках её рассказа между временами, странами и островами. Но хорошо помнил, как, закончив говорить, она сидела, согнувшись и погрузившись в себя, и выглядела, как древний перекрученный корень. У него потеплело на сердце. Если бы она была его бабушкой, он, не раздумывая, встал бы и обнял её.
