Уходя оттуда, он думал, как права его мама, которая иногда ужасается, что для того, чтобы заниматься самой трудной и ответственной профессией – быть родителями – не нужно проходить никакой приёмной комиссии или самого маленького экзамена.
***
Они сидели втроём у пещеры и поглощали принесённую им еду. То есть – Асаф поглощал, и Динка вместе с ним, Шай попробовал немного, и только Тамар не могла проглотить ни крошки. Она не сводила с Асафа сияющих и счастливых глаз, как будто Асаф был огромным подарком, который она неожиданно получила. После еды они вздремнули на солнышке, лёжа треугольником – голова Шая на ногах Тамар, её голова на ногах Асафа, а его голова на её рюкзаке – и Шай впервые рассказывал о том, что произошло с ним за этот год. Асаф сквозь джинсы чувствовал, как сжимается Тамар, слушая о тех местах, унижениях и страданиях, через которые прошёл Шай. Иногда Тамар что-нибудь рассказывала, вспоминала что-то забавное о своих выступлениях в Ашдоде или Назарете, говорила о бесконечных поездках, о пении на улице перед чужими. Асаф взволнованно слушал и думал, что не смог бы сделать то, что сделала она, только подумать, как она всё заранее спланировала, не отступила и не сломалась, такая, как она и вправду могла бы быть бегуньей на очень длинные дистанции.
Шай и Тамар начали обмениваться впечатлениями об уличных выступлениях, рассказали о Песахе, и, когда они упомянули о его косе, Асаф понял, что это тот, кто бил Теодору. Но, видя, как легко и весело Тамар, он решил не говорить ей сейчас о том, что там произошло. Тамар рассказала про бульдогов, про карманные кражи, про несчастную русскую, про отца с ребёнком в Зихроне и о многих других, которых ограбили в её присутствии. Потом они с Шаем изображали Асафу, как люди кладут монеты в шапку – Шай давал сценические указания, а Тамар обаятельно их исполняла; показывала тех, кто пытается скрыть от других, как мало они дали, тех, кто бросает тебе это, будто тебя покупает, тех, кто из-за своей душевной тонкости ничего в конце не даёт, тех, кто посылает ребёнка положить монету, тех, кто слушает всю программу, а как только закончишь последнюю песню, прямо с последней нотой – испаряются...
Она играла, смеялась и двигалась с лёгкостью и обаянием, и видно было, как её тело возвращается к жизни, пробиваясь сквозь панцирь, который её покрывает. Она тоже чувствовала это, как будто она, как название той книги Иегуды Амихая, только наоборот – кулак снова становится раскрытой ладонью и пальцами. Закончив, она царственно поклонилась, и Асаф аплодировал и думал, что хорошо было бы, если бы она разрешила ему когда-нибудь её сфотографировать, все выражения её лица.
