- Там...? – он колебался. Что ей сказать. Как можно за полминуты описать мир снаружи. – Нужно увидеть, чтобы понять, - прошептал он.
Она немного испугано заглянула глубоко в его глаза. Оба молчали. Асаф знал, что пройдёт немало времени, пока он переварит то, чему оказался здесь свидетелем.
- Я выйду из ворот в сторону этой руки, - глубоко вздохнула Теодора, и он понял, что она даже не знает, где право, где лево, - а ты подожди ещё минуту-другую в доме. Если они там поджидают, разве не поспешат за мной посмотреть, что старуха замышляет...
- А если вас схватят?
- Вот именно. Я хочу, чтобы схватили меня, не тебя.
- А если будут бить?
- Что они сделают такого, чего ещё не делали?
Он смотрел на неё, потрясённый её храбростью:
- Вы не боитесь?
- Боюсь, конечно, боюсь. Но уже не их. Только неизвестное пугает. – Она опустила голову, обращаясь к какой-то упрямой нитке в рукаве балахона. – Скажи-ка, когда я выйду, когда пройду через наружные ворота, что я увижу первым, что там снаружи?
Асаф попытался вспомнить: её улица была боковой и довольно тихой. На ней стояли и ездили машины. На углу было отделение банка и магазин электроприборов с работающим в витрине телевизором.
- Ничего особенного, - пробормотал он и умолк, понимая, как глупо это звучит.
- А шум? Больше всего я боюсь там шума, света. Может, у тебя есть для меня солнцезащитные очки?
У него не было.
- Это может быть трудновато сначала, - сказал он и почувствовал сильную потребность защитить её, обернуть ватой. – Только будьте осторожны на дороге, всегда смотрите налево и направо, и опять налево. А когда на светофоре красный свет, переходить нельзя... – он с ужасом понимал, как много нового она должна узнать, чтобы уцелеть хотя бы пять минут в центре города.
Они спустились по лестнице. Ей ещё трудно было ходить, и она опиралась на его плечо. Медленно прошли закругляющийся коридор, и Асаф почувствовал, что для неё это маленькая траурная процессия, прощание с чем-то, что не вернётся. Она с удивлением сказала, как бы про себя:
- Когда пали стены Старого города – я не вышла. И не выходила, когда были взрывы на улицах и на рынке, несмотря на то, что очень-очень хотела сдать кровь. И не вышла, когда убили Ицхака Рабина, благословенна его память, хотя знала, что весь народ проходит мимо его гроба. А сейчас, вдруг... Христос ке апостолос! – пролепетала она, когда глазам её открылось разрушение в переднем зале, и замолчала. Асаф думал, что она упадёт в обморок, но она, наоборот, отпустила его плечо, на которое опиралась, и выпрямилась во весь свой маленький рост, и, когда он увидел упрямую линию, пртянувшуюся от её носа к подбородку, то понял, что её никто не победит. Он попробовал расчистить ей путь среди разбросанных книг, но она сказала, что на это нет времени, и величественно пошла по переплётам, касаясь и не касаясь их, словно паря в воздухе.
