– Объясните, – потребовала она, стараясь скрыть дрожь в голосе, – что значит – убежит. Почему – убежит? – И этот, в замызганном полосатом плаще, с одеялом из свалявшегося меха, в которое он кутался, несмотря на жару, усмехнулся её наивности:
– Ты слыхала об этом фокуснике, сестрёнка? Который убегал из любого места, где его запирали? Точно так же будет и с ним. Посади его в ящик с сотней замков, в банковский сейф, в живот его мамы – обязательно убежит. Куда там! Он себе не хозяин, и никакой суд тут не поможет!
Как она выдержит, она не знала. Может быть, здесь с ним в ней пробудятся новые, неизвестные силы. Только на эти слабые надежды она и может сейчас полагаться. Так или иначе, всё шатко и безнадёжно, и если она начнёт думать о шансах, то заранее впадёт в отчаяние. В тревоге металась она по маленькой пещере. Не думать. Только не думать логично. Сейчас она должна быть слегка помешанной. Как солдат, отправляющийся на смертельное задание, не думая, что с ним может случиться. Снова проверила, в десятый уж раз, продукты. Снова рассчитала, хватит ли еды на все эти дни и ночи. Уселась на складной стул напротив матраца и попробовала представить, как это будет, и что он ей скажет, и как будет ненавидеть её всё больше и больше, час за часом, и что попытается с ней сделать. Эта мысль снова подбросила её. Она кинулась к нише в глубине пещеры и проверила там бинты, пластыри и йод. Не успокоилась. Отодвинула большой камень, обнажив плоскую деревянную доску. Под ней, в небольшой яме, выкопанной в земле, лежали рядом маленький электрический шокер и наручники, купленные в магазине походного снаряжения.
Я окончательно рехнулась, подумала она.
Перед тем, как выйти, остановилась и ещё раз окинула взглядом место, которое готовила и устраивала целый месяц. Когда-то, может быть сотни лет назад, тут жили люди. Она находила их следы. Животные тоже жили здесь. Теперь это будет её и его дом. А также сумасшедший дом и больница, подумала она, и главным образом – тюрьма. Хватит. Надо идти.
***
Спустя месяц мчались по улицам Иерусалима парень и собака, чужие друг другу и связанные одной верёвкой, как будто всё ещё отказываясь признать, что они действительно вместе, и всё-таки уже начиная узнавать, как бы, между прочим, мелочи друг о друге: как поднимаются уши в минуты волнения, силу ударов подошв об асфальт, и запах пота, и все чувства, которые умеет выражать хвост, и сколько силы в руке, сжимающей верёвку, и сколько ожидания в теле, которое тянет её дальше, вперёд... Они уже вырвались из шумной центральной улицы и углубились в узкие извилистые переулки, а собака всё ещё не снизила скорость. Асафу казалось, что её притягивает сильный магнит, и у него появилось странное чувство, что если только он перестанет думать, если избавится от собственной воли, то его самого тоже повлечёт туда с ней, в её место; минуты через две он внезапно очнулся, потому что собака остановилась против зелёных ворот в высокой каменной стене, полным грации движением поднялась на задние лапы, передними нажала на железную ручку и открыла. Асаф посмотрел направо и налево. Улица была пуста. Собака, пыхтя, тащила вперёд, он вошёл за ней и сразу был окутан глубокой тишиной, тишиной морской пучины.
