Люстра обросла восковыми сосульками, с нее капало, кажется, прямо в блюда. В окнах, за вправленными в свинец слюдяными ломтиками, за фигурными прорезями в досках ставен давно стояла глухая ночь. После пятой (он считал), последней, должно быть, перемены блюд даже слуги перестали метаться. На скатерти темнели пятна пролитого вина. Вислоусый мужик спал в огромной луже, обняв опрокинутый кувшин, а сосед механически кидал в него обглоданными костями. И пахло уже пОтом и блевотиной — кто-то уже корчился на коленях в дальнем углу, а над ним дежурили собаки, готовые подлизать…
Усатый толстяк, командир варягов, взгромоздив на стол ногу, поправлял башмак. Широченная, такая же мелкоскладчатая, как платье Ингигерд, штанина до колена вызывала смутные ассоциации с дворянским костюмом куда более поздних времен. Синяя татуировка, вылезшая из-под правого рукава, тоже наводила на мысли о будущем — только совсем о другом… (Машинально взглянул на пустое запястье. Часы его заставили снять — странный браслет с движущейся стрелкой вызвал у стражника подозрения.)
…А варяжский отряд, насколько Эд рубил в этих делах, должен был остаться — в качестве личной дружины княгини. Далеко еще до московских времен, когда по отношению к единовластвующему великому князю оказались рабами все, начиная с жены…
Очередной гость, шатаясь, прошествовал через залу, кулаком распахнул дверь на крыльцо и прямо на пороге принялся расстегивать штаны. Князь крикнул, махнув рукой, — упившегося выпихнули, захлопнув за ним дверь. Через несколько минут он заскребся обратно — вполз на четвереньках, путаясь в спущенных штанах и оставляя мокрый след. По зале, плюс к прочим ароматам, распространился отчетливый запах общественного сортира. Княгиня прижимала к лицу покрывало. Однако князь уже утерял интерес к происходящему — подперев голову, подчищал опустевшее блюдо пальцами, меланхолично их облизывая. Под столом скандалила собачья свора.
Рогволд, привстав, через голову спящего соседа прошептал что-то князю на ухо. Князь, повернувшись, смотрел на него, сдвинув брови, — затем поднял руку и попытался щелкнуть пальцами. Что-то сказал подбежавшему слуге. Слуга, тощий, лет четырнадцати лохматый пацан, из того самого кувшина с лицом налил кубок и поднес Эду.
Кубок. В бороздках узоров серебро почернело, а выпуклости блестели, оттертые пальцами. В завитках чеканных цветов бежали, закинув головы, чеканные туры, и качалась в блестящем ободке краев бледно-желтая, прозрачная, в клочках пены жидкость. Что это может быть, интересно. Виноградное вино у них привозное, дорогое…
