Шустер никогда не забудет тот майский вечер, когда они в сезон монсуна прибыли на речном корабле в Асунсьон, пьяного лодочника, доставившего их на берег, — его испанский был настолько круто замешан на каком-то индейском наречии, что Шустер не понял ни слова из того, что он говорил, горячий ветер, раскаленную пыль в воздухе, зловоние от болота, где вольноотпущенные рабы жили в хижинах на сваях. Собаки и стервятники дрались из-за отбросов в открытых сточных ямах. Между колесами повозки сновали крысы, пока он добирался до иезуитского монастыря в обществе отца Зеппа, старого камерного музыканта из Венской придворной капеллы — тот со своим сорокалетним миссионерским опытом должен был научить Шустера искусству уловления душ, в котором музыка играла роль сачка.
Шустер провел в городе пять ночей — орган перегружали на небольшой речной корабль, а он отдыхал после трехмесячного путешествия, сначала с пассатом в парусах через Атлантику, потом с караваном мулов, пока они не достигли самого сердца испанской Америки"- Золотого Парагвая.
Его не покидало чувство, что он находится на другой планете. Пока он был новообращенным послушником в монастыре, он никогда не тосковал по дому, но та тоска, что глодала его сейчас — по аскетическим удобствам монастыря, по строго заведенному порядку молитв, по урокам органной гармонии застенчивого Сантьяго де Кастеллона, — была непереносимой. Москиты превращали ночи в зудящий ад, днем он едва не терял рассудок от жары. Зловоние от трупов людей и животных, гнилостный ветер с болота лишили его всякого аппетита. Он представлял себе город с его неописуемой нищетой, больными и умирающими в канавах, как преддверие преисподней. Испанцы в джунглях и сами превращались в дикарей, а барабанный бой и экстатические возгласы индейцев наполняли ночи кошмарами. Когда он в обществе отца Зеппа ступил на борт галеры, что должна была доставить их по Рио Ала в девственные леса на северо-востоке, он страшился, что никогда более не увидит Старый Свет, потому что все это — город, люди, джунгли — было предвестием несчастий, ожидающих его в конце пути.
Первые дни, сидя на палубе под полотняным навесом, он еще видел небольшие деревни на берегу, мостки с привязанными лодками. Рядом с хижинами стояли на привязи волы. Голые дети бежали вдоль берега и махали им руками, в лагунах купались индеанки, тоже голые, — чувство стыда им было незнакомо. Но на четвертый день люди, как по команде, исчезли, и за все оставшееся время путешествия они видели только кайманов — они грелись на песчаных отмелях и ловили бабочек.
