Меша (так звали десятника), настолько захотел Улыбу, что не позволил увезти ее домой. Их обвенчали в маленькой посадской церкви, а свадьбы, считай, и вовсе не было: сидели за столом отец с братьями, да Меша позвал нескольких товарищей. Товарищи поднимали кубки за красоту невесты, отец с братьями — за прибыток в доме. В первую же ночь Меша побил жену. Стегая плетью, требовал рассказать, как утратила девичью честь. Улыба, испугавшись, призналась во всем.
— Бакула порога моего более не переступит! — пообещал муж, и слово сдержал.
Улыбу Меша более не бил, но и не берег — заставлял работать как жену смерда. Богатство позволяло десятнику держать служанку, он обещал нанять ее до свадьбы, но после первой ночи передумал. Улыба догадывалась, что случись у них по-другому, Меша холил бы ее и лелеял, как некогда Софрон. Она надеялась, что со временем муж оттает, станет поласковей. Вот только родит ему сына или дочь… Но дети за два года у них не завелись, а тут случилась война с Великим….
Бакула прознал про смерть зятя в один из своих приездов и сразу побежал к Улыбе. Вместе с сыновьями. Улыба приняла родичей достойно. Гойка (овдовев, Улыба первым делом наняла служанку) накрыла щедрый стол. Были здесь и колбасы, и копченые языки, и жирный медвежий окорок, свежий пшеничный хлеб и вдоволь меда. Дома Бакула и его сыновья мед не пили, из бережливости пробавляясь дешевой брагой. Сейчас же питье было дармовое, и мужчины быстро захмелели.
— Нельзя бабе одной! — сказал Бакула, ставя пустой кубок на стол. — Всяк обидеть может. Гуня, — бортник указал на старшего сына, — переберется сюда с женою своею. Служанку выгонишь — нечего попусту серебро тратить! Будем сюда мед возить и здесь питье варить.
— Нет! — коротко ответила Улыба.
Бакула изумленно поднял брови:
— Перечишь отцу? Ты?
— Перечу! — согласилась Улыба. — Могу. Это все мое, — обвела она рукой, — и я здесь хозяйка. Жить буду, как захочу. Ни Гуни, ни кого другого здесь не будет!
— Да я тебя!.. — взревел Бакула, поднимаясь с лавки. — Не почитать отца?..
Но Улыба не испугалась.
— Побьешь — нажалуюсь князю: обидел вдову дружинника. Разложат на торгу и всыплют батогами. И на сам торг больше не пустят.
— Блядь! — выругался отец. — Белгородская. Навострилась тут!
— Кто меня блядью сделал?! — подскочила к нему Улыба. — Кто меня старику похотливому за серебро продал? А? Это по-божески? Я вас честью приняла, накормила, напоила, а они меня блядью ругают, добро мое взялись делить! Подите вон!
