Она вытаращилась на меня сверху вниз, отдышалась, а затем принялась хохотать.
— Гляньте… на… нее, — произносила она между приступами смеха. — Богиня… отдохновения.
— А ты кто? — спросила я и села.
— Я — твоя спасительница.
Она вытащила из кармана джинсов пластиковый пакет, открыла его и вручила мне маленький синий фланелевый мешочек на шнурке. От мешочка сильно пахло лавандой.
— Надень, — сказала подруга. У нее на шее висел точно такой же.
— Зачем?
Стрекоза тем временем улетела.
— Для защиты. — Она плюхнулась на мягкое сиденье лицом ко мне. — Я тут провела кое-какие исследования, Ари. Ты знаешь что-нибудь о растительных чарах?
Я не знала. Но Кэтлин просидела какое-то время в библиотеке и теперь была специалистом.
— Я собрала лаванду у вас в саду и календулу у соседей, — сказала она. — Они защитят тебя от зла. В свой я положила базилик из маминых кухонных запасов — заклинания лучше работают, если травы собраны у собственного дома. Фланель? Она из старой наволочки, но я прошила мешочки шелковой ниткой. Надень.
Я скептически относилась к любым суевериям, но не хотела ее обижать.
— Очень предусмотрительно с твоей стороны.
— Надень, — повторила она, сверкнув глазами.
Я просунула голову в шнурок.
Она оживленно закивала.
— Вот так, молодец, — сказала Кэтлин. — Слава богу. Я несколько ночей не спала, думая о тебе. Что, если отец прокрадется однажды ночью в комнату и укусит тебя в шею?
Мысль была настолько абсурдной, что я даже не рассердилась.
— Это смешно.
Она подняла ладонь.
— Я знаю, как ты любишь отца, Ари. Но что, если он не сможет удержаться?
— Спасибо, что позаботилась обо мне, — сказала я, чувствуя, что подруга зашла слишком далеко, — но беспокойство твое неуместно.
Она помотала головой.
— Обещай, что будешь его носить.
Я собиралась снять его, как только она уйдет, а пока поносить, дабы успокоить ее. По крайней мере, пахло приятно.
И все же амулет я не сняла, но не потому что боялась папу, а потому что мешочек с лавандой был знаком любви Кэтлин ко мне. Ну вот я и сказала это: «любовь». То, что существовало между мной и отцом, было чем-то другим, включавшим и взаимное уважение, и семейный долг, интеллектуальный диспут, — и ничто из этого нельзя недооценивать, но — любовь? Если мы и испытывали ее, то никогда не употребляли это слово.
