Подписи не было.
По прочтении письма и гость и хозяин сосредоточенно погрузились в некоторую задумчивость.
Вдруг за печкой сверчок цвирикнул.
Пшецыньский в тот же миг насторожил уши и, сделав ксендзу рукою жест, который в точности выражал предупредительное междометие "тсс!" — прислушиваясь осторожно и чутко, закусил себе нижнюю губу, внимательно осмотрелся вокруг и особенно покосился на окна и двери. Но сверчок цвирикнул вторично — и полковник успокоился.
— Через кого получено? — поднял наконец он голову, с облегчительным вздохом, когда Кунцевич подлил из бутылки в обе стопы.
— Конечно, частным путем. Новый эмиссар приехал перед вашим отъездом в Снежки, — таинственно сообщил хозяин, — он и привез мне это.
— Кто такой? — столь же таинственно полюбопытствовал Пшецыньский.
— Некто Францишек Пожондовский, молодой, но надежный человек; из казанского университета… был на Литве, оттуда прямо и приехал… послан к нам, в нашу сторону.
— По-русски хорошо говорит?
— Як сам москаль! Человек годящийся.
— Ну, то добрже!.. А еще не начал?
— Юж! — махнув рукою, тихо засмеялся ксендз-пробощ. — И теперь вот, я думаю, где-нибудь по кабакам шатается! На другой же день, как приехал, так и отправился в веси. Лондонских прокламаций понавез с собою — ловкий человек, ловкий!
— А ведь я к пану за советом! — после небольшого молчания начал Пшецыньский, закурив новую сигару. — Ксендз каноник знает, что сегодня у Покрова служилась панихида по убитым в Снежках?
Кунцевич в ответ кивнул головою, как о деле досконально ему известном.
— Я посылал туда адъютанта, да и кроме того мне донесли о всех почти, кто там находился, — продолжал Пшецыньский. — Только не знаю, как лучше сделать теперь: донести ли сейчас или как-нибудь помягче стушевать это происшествие?
Ксендз отхлебнул из стопки и, многозначительно уставив глаза в землю, с раздумчивым видом пошевелил и подмокал губами.
— Мм… Донести! Я так полагаю, что непременно надо донести, и чем скорее, тем лучше, — порешил он. — Не забывай, коханы пршияцелю, — назидательно промолвил он, — что мы люди подлегальные, а потому нам всегда следует прятаться под легальность.
— Но ведь потом, вероятно, арестовать придется? — возразил Болеслав Казимирович.
— Ну, и цо ж! Ну, и арестовать!.. Надо только донести с разбором и арестовать с разбором. Людей одиноких, безродных, из тех, которые покрасней да позадорливей, мы не тронем, — развивал ксендз свою теорию, — те нам и самим еще впредь пригодятся. А тех, у которых есть родня, знакомства, семейства и, главное, которые менее энергичны в деле, — тех позабираем и отправим до казематов. Таким способом мы двух зайцев убьем! Хе, хе, хе! — тихо посмеивался избоченившийся ксендз-пробощ, ласково хлопнув полковника по колену и плутовато подмигивая ему глазом. — Все-таки двух зайцев разом! — продолжал он. — Все, что пригодно, то останется, а о тех, которые будут забраны, и в семьях, и в обществе, пойдут толки, сожаления, сетования да ропот… Недовольство станет возростаться, все-таки лишняя капля горечи в чашу, а Панургово стадо не ослабеет, если несколько баранов будут зарезаны!.. Надо только, чтобы бараны были так себе, не важные, из не особенно тонкорунных. Это нам, душечко, все на добро да на пользу! Не надо нигде упускать своих нитей!
