— A monsieur Шписс!.. ведь вы с ним, что называется, les inséparables…[29] Его тоже привлекли сюда симпатии и убеждения? — продолжала она все с той же легкой улыбкой, замечая, что ее вопросы начинают коробить прелестного правоведа.
— Шписс — сам по себе! — процедил тот сквозь зубы.
— По своей особой части, значит.
— То есть, как это по особой?.. Я знаю Шписса за порядочного человека, — вступился де-Воляй за своего приятеля.
— Oh, oui! un homme parfaitement comme il faut![30] Я в этом никогда не сомневалась, — подтвердила девушка. — Ну, а на обеде вы будете сегодня?
- Человеку сродно питать себя — заботиться о стомах, так сказать, — попытался Анатоль вильнуть в сторону.
— Нет, я спрашиваю про клуб — на обеде в клубе?
— Буду, — нехотя отвечал он, свернув глаза куда-то в пространство.
— И тоже par la conviction?[31] — прищурясь, улыбнулась девушка.
— Н-нет, далеко не так… по… по… обязанности… та position…[32] это, как хотите, обязывает… Не могу же я! — неловко оправдывался вконец сконфуженный Анатоль, явно ища случая, как бы поскорее удрать отсюда, и проклиная себя внутренне за то, что дернула же его нелегкая подойти "к этой пьявке". - Mais… cependant il est temps de partir… Bonjour, mademoiselle! Je vous salue, madame![33] — торопливо откланялся он девушке и старушке и, спешными шажками, поскорей удрал вон из церкви, кивнув за собою по пути и черненькому Шписсу.
— Однако, высекли же вы его! — обратился к девушке Устинов.
— Ничего, тем вкуснее пообедает, — отвечала она и, протянув учителю свою маленькую изящную ручку, направилась к выходу.
— Кто это? — почтительным полушепотом спросил вслед ей Хвалынцев.
— Татьяна Николаевна Стрешнева, а старушка — тетка ее, — пояснил Устинов.
— Какое у нее славное лицо! — как бы про себя заметил студент, не отрывая глаз от стройной фигурки удалявшейся девушки.
— Одно слово: хороший человек она — вот что я скажу тебе, мой ангел! — заключил Устинов, и приятели тоже удалились.
* * *
На паперти, волнуясь до известной степени, стояла довольно значительная кучка публики, посреди которой, опершись на суковатую палицу, возвышалась фигура Полоярова. Пальто его было распахнуто и широко раскрывало на груди красную рубашку, шляпа надвинута на глаза, и вся физиономия, вся поза Ардальона выражала грозную решимость гражданского мужества.
Плюгавенький Анцыфров шнырял туда и сюда, протискиваясь между локтями и боками собравшейся публики, и все убеждал не расходиться.
