Уже в служебниках, изданных еще в 1656 г., в самой литургии, отведено царю особое, почетное место с возглашением его громкого титула. По древним, дониконовским, Служебникам на великом входе священник возглашает лишь: "Всех вас да помянет Господь Бог во царствии Своем", царь упоминался лишь тогда, когда сам присутствует за богослужением [110], причем он титуловался очень скромно: "Да помянет Господь Бог благородие твое во царствии своем". По новым же Служебникам требуется всюду, по всем церквам, всегда на великом входе поминать царя с предлиннейшим титулом: великий, тишайший, кротчайший и т.п. [111] В последующих царствованиях титулы поминаемых на великом входе царей, цариц, великих князей и княгинь и их чад до того растянулись, что заняли больше времени, чем совершение всей литургии. Самая литургия превратилась в какую-то царскую демонстрацию. [112]
Петр Великий ввел в Регламент Синода присягу членам-архиереям, в которой они клянутся Всемогущим Богом признавать "Крайним Судьей" над Синодом и, значит, над всей церковью самого государя-императора Петра Алексеевича. Все ему должно быть покорно: и церковь, и иерархия, и соборы - он выше и больше всех, он "Крайний Судья", выше его никого уже нет. В основных Законах Российской Империи царь признавался и титуловался главой церкви. В сущности, от его имени, по его уполномочию всей церковью и самим Синодом управляли обер-прокуроры Синода. Они были фактической и непогрешимой главой церкви. Догмат цезарепапизма превратился в обер-папизм, что было зловреднее и еретичнее.
Все вышеизложенные догматы, как и другие новой церкви порождены новым духом, чуждым древней Руси, противным истинной Христовой Церкви и Самому Христу, духом тлетворным, гибельным, который дохнул на Русь со времен Алексея и Никона и, постепенно все больше и больше отравляя великую страну, привел ее к гибели в наше время.
Надежды на восстановление древлеправославной веры.
Раскол Русской Церкви совершился не сразу. Определения собора 1666-1667 гг. были настолько ошеломляющими, в них было так много бессмыслия и безумия, что русский народ счел их за "дьявольское наваждение". Многие думали, что это временный туман, который должен скоро рассеяться. Сторонники и защитники старых книг и древней Церкви думали, что царь Алексей обманут приезжими греками и хохлами (малороссами-украинцами) и верили, что он должен же понять этот обман и возвратиться к старине, а обманщиков отогнать от себя. Что же касается русских архиереев, участвовавших на соборе, то о них составилось убеждение, что они не тверды в новой вере и, только боясь царя, готовы веровать так, как он прикажет. Один из наиболее видных сторонников новой веры и новых книг, чудовский архимандрит Иоаким (впоследствии патриарх Московский), откровенно заявил: "Я не знаю ни старой веры, ни новой, но что велят начальницы, то я готов творить и слушать их во всем". "Хороши законоучители, - удивлялся на тогдашних архиереев протопоп Аввакум. - Да што на них дивить. Таковыя нароком наставлены, яко земския ярыжки, - что им велят, то и творят. Только у них и вытвержено: "А-се, государь, бо-се государь, добро, государь". Аввакум припомнил один очень характерный случай, ярко рисующий безволие и покорность тогдашних архиереев. "Медведя Никон, смеяся, прислал Ионе (митрополиту) Ростовскому на двор, и он челом медведю. Митрополитище, законо-положник, - удивляется ему Аввакум. - А тут же в сонмище с палестинскими сидит, будто знает". То есть заседал на соборе с восточными патриархами. "А о Павле Крутицком, - вспоминает Аввакум другого митрополита, - мерзко и говорить: тот явной любодей, церковной кровоядец и навадник, убийца и душегубец, Анны Михайловны Ртищевой любимой владыка, подпазушный пес борзой, готов зайцов Христовых ловить и во огнь сажать". Он никогда "не живал духовно, блинами все торговал да оладьями. Да как учинился попенком, так по барским дворам научился блюды лизать. И не видал и не знает духовного жития". Не лучше был и третий иерарх, Илларион, архиепископ Рязанский. "В карету сядет, растопырится, что пузырь на воде, сидя в карете на подушке, расчесав волосы, что девка, да едет, выставя рожу на площади, чтобы черницы-ворухинянски любили. Ох, ох бедной! - воскликает Аввакум. - Некому по тебе плакать". Всех тогдашних архиереев наблюдательный протопоп отлично знал. Всем он им говорит: "Нечева у вас и послушать доброму человеку: все говорите, как продать, как куповать, как есть, как пить, как баб блудить... А иное мне и молвить тово сором, что вы делаете: знаю все ваше злохитрство, митрополиты, архиепископы - воры, прелагатаи, другия немцы русския."
