Перрин, ошарашенный, отступил на шаг. Этот шепот никогда не звучал прежде. В точности такое же видение являлось ему подряд уже четыре раза до нынешней ночи — он помнил это даже сейчас, во сне! Но впервые сегодня ночью в нем прорезалась перемена.
Испорченные идут!
Донесся иной шепот. Перрин понял, откуда пришла весть, и вздрогнул, будто Мурддраал схватил его за плечо. Из-за колонн выступил горный волк, лохматый, серый с сединой, в холке его рост достигал человеческого сердца.
Волк не отрываясь смотрел на человека глазами такими же золотистыми, как у Перрина.
Искаженные идут!
— Нет! — проскрипел Перрин. — Прочь! Не впущу вас! Ни за что!
Из последних сил человек пробил себе тропу из видений сна в явь жизни и вскочил с кровати, один в своей хижине, и все еще били его волны страха, и дрожь от холода, и вспышки гнева.
— Не впущу! — продолжали шептать его губы.
Испорченные идут! Мысль сия ясно полыхала у него в голове, но мысль эта была не Перрина.
Они уже близко, брат!
Схватив боевой топор, Перрин выбежал из дома босой, в одном белье, ибо холод уже не был ему врагом. Луна окунала тучи в молочно-белое сиянье. Взор Перрина ясно, как днем, различал скользящие меж деревьев тени, обступающие лагерь, ростом иные из них казались не менее чем Лойал, но уродливые их лица давно обратились в звериные морды, украшенные клювами, а у иных оставались полулюдские физиономии, рогатые, увенчанные пушистыми гребнями, и рядом с ними прокрадывались к человеческому жилью зверолюди с копытами или когтями вместо сапог. Перрин хотел поднять тревогу, но вдруг широко распахнулась дверь бревенчатого дворца леди Морейн и в ночь вылетел, сжимая меч, Лан, крича во все горло:
— Троллоки! Проснитесь! К оружию! Рубите троллоков!
Выпрыгивая из своих избушек, на его призыв откликались неодетые, но не забывшие прихватить мечи бойцы. Яро ринувшись в драку, троллоки напоролись на сталь и оглохли от возгласов «Шайнар!» и «Дракон Возрожденный!».
Перрин готов был побиться об заклад: Страж дежурил всю ночь, а не спал, ибо облачен был сейчас по всей форме и уже размахивал мечом в жарком сердце боя столь бесстрашно, точно куртка на его груди была прочней, чем кираса. Чудилось, будто Лан не сражается, а пляшет, и там, где кружила его пляска, визжащие троллоки падали замертво, ибо меч просвистывал их насквозь, как ветер или дождь.
Сменила свой сон на боевой танец и грозная Морейн. Оружием владычица лагеря-поселка избрала хлыст, но когда она стегала троллока, то по телу его шла полоса пламени. Вдобавок свободной рукой Морейн не уставала изымать из глубины воздуха поражающие огнем ядра: их пламя приносило воющим троллокам неотвратимую гибель. Вспыхнула вдруг целиком — от корней до верхушки — мощная липа, за ней другая, и еще вяз. Опрокинутые раскрытым светом, троллоки выли, но продолжали размахивать изостренными шипастыми секирами и изогнутыми наподобие кос мечами.
