— Вот видишь, не такой уж он и глупый.
— Так ведь это когда было, — вздохнул я, — в юности, сразу после университета. Нет, после моей защиты. Но всё равно... С тех пор он успел сильно отупеть. Я думаю, он уже давно догнал Ковальчука.
— Может быть, они вместе решили вернуться к старой теме? — сказал Миша. — Как раз в Израиле сейчас подходящее место, нет? Такой вот чёрный юмор ты мне навеял. И ещё на ночь...
— Прости. Выкинь из головы. Всё это бред собачий. Почему я вообще вдруг упомянул Ковальчука?
— Я спросил, когда у вас со Стасом стали портиться отношения. А что Ковальчук, ты не знаешь, как далеко он во всём этом продвинулся?
— Куда он мог продвинуться? Это же тупик. Он всё это давно оставил, конечно. Как-то в одном журнале в интернете я видел его комментарии к шизоанализу Делёза...
— Понял. Я пошёл спать, — сказал Миша, — спасибо, что зашёл к нам. Когда теперь встретимся?
— В следующем году в Иерусалиме. Кстати, на что стоит взглянуть в Хайфе?
— Съезди на гору, к университету. Оттуда прекрасный вид. На обратном пути можешь посмотреть Бахайский храм. Что ещё? Ах, да, музей техники, по-моему, очень неплохой.
Противокомариное средство оказалось эффективным, во всяком случае никто не жужжал у меня над ухом. Но я всё равно долго не мог уснуть. Включал свет, выходил курить на балкон, смотрел на звёзды. Южный Крест был прекрасно виден. Возвращался в комнату, смотрел на пятнышки на стенах. Их было очень много. Белое небо, чёрные звёзды — образ бессонницы... И это растение, — вспоминал я, — какая-то жуть, растёт в болотах Флориды... Быть в комнате, на стенах которой капельки засохшей крови Стасика... Я лёг, открыл забытую им тетрадь и немного почитал.
«...хотя „спал“ это, конечно сильно сказано, корешки книг были виновниками моей бессонницы, кажется, это называется „корешковый синдром“, в нейрологии, мне его шили когда-то доктора, взгляд, а потом и моя ладонь скользила вдоль полок, на которых чего только не было, я закрывал глаза и пытался уснуть, передо мной плыли машины, номера которых Солин списывал в блокнот, а я просто их считал, Drown by Numbers, и этот олдсмобил, чем был не корыто, и Солин был похож на одного из мужей, а я на мальчика, который пересчитывал листья на деревьях, который сделал обрезание, но обрезание-то как раз сделал Солин, я спросил его, правда ли, что теряется ощущение, но он не ответил... день и сон сплетались и расплетались, фенечка из разноцветных проводков, Катя носила на руке, иногда на лодыжке, как раз, когда всё это случилось, проводки вошли в ткань, ещё и это пришлось разъединять, капилляры, сообщающиеся сосуды... Солин что-то плёл и бормотал себе под нос, толстый, рыжий Солин, сидя на табурете, попыхивая трубочкой, я отдавал себе отчёт, что уже сплю, всё сплеталось и расплеталось, я снова вставал и подходил к книжной полке, говорил на каком-то странном языке, может быть, он получится, если переприсвоить буквы алфавита в соответствии со считалочкой из „Кухни ведьм“ (Солин читал мне отрывки из „Фауста“, сначала на немецком, потом на русском), то есть первая буква будет десятой, а девятая — первой...
