нужно? — говорила она, — подумай хорошенько». Но Стас упёрся, как баран...
— А ты? — спросил Кевин.
— А я с самого начала решил записать себе в паспорт папину национальность. Я — нормальный человек. И по этой же причине, как только стало возможно, я уехал в Штаты. Стас остался на родине. Один раз он приезжал ко мне в гости. Встречая его в аэропорту, я с удовлетворением отметил, что теперь уже вряд ли кому-то придёт в голову, что мы однояйцовые близнецы (это выражение само по себе вызывало у меня чувство брезгливости, слава богу, думал я, что при этом не сиамские). Мой брат так сутулился, что казался ниже меня чуть ли не на целую голову, на нём был пиджак цвета грязной свеклы, который он, похоже, не снимал со времён выпускного вечера в средней школе, из карманов торчали мятые книжицы в мягких переплётах, рукава и спина лоснились. На улице он водрузил на нос зелёные круглые очочки, которые продавались в аптеках в период застоя. По цене 13 копеек. Для людей с аллергией на солнечный свет.
— Он тоже математик? — спросил Кевин.
— О, нет, — сказал я, — он никто. По специальности библиотекарь, но и в библиотеке он никогда не работал. Обитал то в каких-то котельных, то в сторожках. Сторожил своё вдохновение...
— Он писатель?
— Ну да. А кто нет? В той стране все были писателями.
— У нас тоже, — сказал Кевин.
— Ты имеешь в виду slam poetry. Но то, что писал мой брат, было не слэмом, а спэмом.
— Честно говоря, я не вижу разницы... Трудно было вам найти общий язык?
— Трудно? Да нет, это не то слово.
Кевин посмотрел на часы и пошёл на семинар, а я сказал, что у меня разболелась голова и остался сидеть, глядя на море.
Следующие пять дней Северное море было цвета кофе с молоком, в перерывах между докладами я бродил с кем-нибудь из участников семинара вдоль берега, если было не очень ветрено, дойдя до конца набережной, мы шли дальше по песку, мимо пустынных холмов, кое-где покрытых рыжей травой. Если был сильный ветер, мы выбирали перпендикулярное направление и шли прямо в море — триста метров по застеклённой трубе пирса, в конце которой был ресторан. Потом я улетел в Нью-Йорк, причём едва рукав транспортёра отделился от корпуса «боинга», как я уснул и проспал весь полёт.
Когда меня разбудил сосед, я не мог поверить, что уже прилетел, только что я ещё шёл по рукаву в Амстердаме. Не иначе, это были рукава фокусника, в которых исчезают, а потом появляются разные предметы. Стас пропал, — вспомнил я, потирая глаза, — попал не в тот рукав?
