— Свистуны! Или замолчите или рассказывайте вслух!
Толя оживился. Он уже не отводил от меня взгляда, ему доставляло удовольствие рассказывать о своих друзьях веселое и смешное.
— Ну, хорошо. А что в это время говорила Неля? Как она выглядела? Впрочем, в палатке у вас было ведь темно…
— Нет, — ответил Толя, и с его лица мгновенно сбежала улыбка. — У нас были фонарики.
— Что же ее толкнуло выйти из палатки? Ведь она же должна была понимать риск…
Я говорил в пустоту. Говорил, высказывал предположения, догадки, Толя молчал.
Тихо, без шороха и скрипа, открылась дверь, и опять на пороге появился старик. Я подозреваю, что он все это время стоял за дверями и ждал момента. Делать было нечего, я встал, попрощался, но потом сделал еще одну попытку:
— Вы, конечно, правы: Васенину сейчас беспокоить не стоит. А Шакунов?
— Их в городе нет. Никого. Ни Вадима, ни Коли, ни Люси. Их нет в городе, — повторил он, не глядя на меня. Это прозвучало как: "вы их лучше не ищите, они вам все равно ничего не расскажут".
— Жаль. Я думал, вы мне поможете.
Старик в прихожей сказал: "Мы никогда не говорим об этом. Простите, но мы никогда не говорим…"
Я действительно больше никого из сосновцев в то лето не разыскал. Сначала они лечились и отдыхали в каком-то санатории, а потом наступили летние каникулы.
Но дело было даже не в том, что я их не мог разыскать. Когда я рассказал о своем визите к Броневскому Воронову, он решительно отказался от плана, который сам же выдвинул: "Да, пока рано. Нельзя их без конца терзать напоминаниями о Сосновском. В конце концов, они ведь тоже считают себя виновными в том, что так все кончилось… Я видел как-то Васенину. Она еще не оправилась от потрясения. Она ведь любила Глеба, ты знаешь об этом".
— Как она выглядит, Неля?
— Девушка лет двадцати. Высокая, стройная, с короткой прической. Лицо немного скуластое, глаза расставлены широко. На левом виске шрам — память о Payne. Левую руку прячет в рукаве — у нее же отняли пальцы.
— О чем вы с ней говорили?
— Да так, ни о чем… Не ходи к ней, пожалуйста. Вообще я думаю, что в этой истории надо разобраться как-то по-другому.
Я ничего не понимал. Неужели Воронов изменил свою точку зрения? Невозможно!
— Ты знаешь, — сказал Воронов, — если бы Сосновский остался жив, а погиб бы другой, его бы судили.
— И он был бы осужден?
— Как командир группы — да.
— Он же не совершил ничего аморального. Интересно, как бы вел себя в тех обстоятельствах этот прокурор Новиков? Стал бы он рисковать своей жизнью ради других?
