Где-то вдали, на башне, бьют часы. Видел бы кто-нибудь, как он сидит здесь на лестнице, один, в темноте, X. И. Волсма, пенсионер, бывший служащий городской управы. Как он подкрадывается к двери своей старой приятельницы Фин Хелсман, чтобы подсмотреть, ест она там что-нибудь или не ест… Впору бы расхохотаться, да на голодный желудок смех не идет.
Так он и сидел, тупо застыв в тоскливом малодушии. Как сказал тот тип, что стоял перед ним в очереди за комбижиром? «Получше заправиться, а там хоть и помереть». Получше заправиться — будто в поход собрался. Что ж, в последнее время мысль о смерти не пугает, как бывало раньше. Умереть — все равно что сладко уснуть под кучей одеял, и не надо больше вставать и возиться с печкой, которая в один миг поглощает с таким трудом собранное топливо; не надо заботиться о хлебе, которого не хватает, о каше, которую съешь, а через час опять мучит голод… Так стоит ли терпеть эту пытку ради того лишь, чтобы остаться живым свидетелем нашего жалкого существования, которое проклятия и то не заслуживает.
Дверь наверху отворилась, лестница скрипнула под шагами Фин. Но заметила она его, только очутившись совсем рядом.
— Ой… Что такое? Это ты, Хенк? — испуганно воскликнула она. — Что ты тут делаешь?
- Ты ешь там, у себя? — спросил он без всякого интереса.
Долгая пауза. Потом в темноте послышалось смущенное:
— Да.
Молчание.
— Нехорошо так делать, — мягко сказал он, будто увещевая напроказившего ребенка. — Нас ведь все-таки трое.
Ответа не было. Но потом, всхлипывая, она прошептала:
— У меня оставалось немножко пряников.
— А-а, — сказал он равнодушно.
Ее признание не вызвало у него никакого отклика. Даже смешно не было. Он только обнаружил вдруг, что Фин тоже сидит на лестнице тремя ступеньками выше, и подумал, до чего это глупая, должно быть, картина. Но смеяться не было сил.
Внизу скрипнула дверь. Это Анна.
— Хенк, — шепнула она.
— Я здесь, — отозвался он.
— Ну, видел? Что она ест?
— У меня оставались пряники. Но я не должна была их прятать. Это нечестно, — тоненьким голоском покаялась Фин.
— О! — только и сумела вымолвить потрясенная Анна, и в ее голосе муж не услышал ни тени торжества.
— Ну что же, — сказал он с деланной бодростью, — пошли к нашему едва тлеющему очагу. Или, может, поднимешься к нам, Анна?
Он встал и, испытывая странное чувство неловкости, спустился вниз. Фин вернулась к себе. Наверное, ей было стыдно. Но немного погодя она вошла к ним в комнату, в руке у нее был сверточек.
