Он гонял меня по арифметике, геометрии и алгебре чуть ли не час и все время имел очень довольный вид.
Вечером я рассказал обо всем этом Роману. Он рассмеялся:
— Ты его сначала напугал, потом обрадовал.
— Каким образом?! — удивился я.
— Видишь ли, наш Иван Дмитриевич обладает феноменальной памятью и очень этим гордится. Но ему уже шестьдесят четыре года, возраст такой, что память того и гляди начнет подводить. Когда ты его обдурил, он встревожился: может, и вправду забыл, какую дал тебе задачу. А когда ты признался, что сто сорок седьмую дома не мог решить, он убедился, что память у него по-прежнему на высоте, и обрадовался.
— Значит, он понял, что я хотел его обмануть?
— Конечно. Поэтому он и гонял тебя целый час.
После математики осталось сорок девять человек.
Я шел на экзамен по физике и естествознанию, и у меня было ощущение, будто мозги мои расплавились. Бессонные ночи истомили меня. Впоследствии я не мог вспомнить, что у меня спрашивали и что я отвечал.
Не найдя себя после этих экзаменов в списке «повешенных», я даже удивился.
Оставались история и география.
Когда меня вызвали и я встал, чтобы идти к столу, то стол со всеми экзаменаторами куда-то поплыл от меня. Я должен был схватиться рукой за голову, чтобы он вернулся на свое место.
Александр Петрович спросил о Семилетней войне.
Я объяснил, из-за чего она возникла, но, почувствовав опять головокружение, попросил разрешения говорить, главным образом, о взятии Берлина русскими войсками: всех сражений перечислить я был не в силах.
Александр Петрович в знак согласия наклонил голову.
Я говорил медленно, крепко держась рукой за стол.
Экзаменатор смотрел на мою вздрагивающую руку, кивал головой и, уже спустя две-три минуты, воскликнул:
— Хватит, хватит! Вполне достаточно! Хватит!
Я благодарно посмотрел на него.
— Достаточно, — сказал и директор. — Очень хорошо!
Осталась только география.
— Ну-с, покажите границы Австро-Венгрии.
Голос был скрипучий, неприязненный. Я медленно перевел взгляд на человека, сидевшего по другую сторону директора. Через пенсне на меня смотрели зеленые и, как у козы, стеклянные глаза. Я еще заметил, что нос был розоватый, вздернутый кверху, а черные редкие усы щетинились.
Я подошел к немой карте Европы и поднял руку, но пошатнулся, и рука уткнулась в какое-то море.
— Что-о? — так же скрипуче протянул экзаменатор. — Вы соображаете, куда тычете? Это ведь Средиземное море.
Мною овладело странное безразличие. Я ответил:
