– Приготовься к выходу. Народу здесь немного, поэтому нужно сразу же затеряться, исчезнуть. Неподалеку есть маленькая церквушка Святого Марка. Заглянем туда ненадолго, мне надо сориентироваться.
– Сколько у нас осталось?
– Час и сорок три минуты. Вон уже виден госпиталь. Автоматику в машине отключать не будем – лишняя возня. Запирать дверь – тоже. Тем более, что даме действительно может понадобиться помощь.
– Ты уверен, что она жива?
Алсвейг кинул на женщину быстрый взгляд.
– Скорее всего, да. Конечно, может сказаться шок… Надеюсь, с сердцем у нее все в порядке. Выходим!
Он мягко затормозил перед распахнутыми воротами, за которыми Гудерлинк успел разглядеть большое, по виду старинное здание. Ему не удалось больше оглянуться на женщину. Приятели выскользнули из кара и двинулись вдоль по улице, быстро, насколько могли себе позволить, чтобы не привлекать лишнего внимания. Внезапно Алсвейг потянул писателя куда-то вправо.
Между домами обнаружился узкий кривой проулок, крыши над ним сходились далеко вверху, и поэтому здесь стояли вечные сумерки и неприятно пахло сыростью. Все окна, выходившие сюда, были закрыты жалюзями или плотно занавешены. Прохожих до самого конца проулка так и не обнаружилось. Зато друзья попали на другую улицу, где было множество людей и машин, а миновав ее, снова углубились во дворы и наконец остановились перед крошечной церквушкой – смесью поздней готики и барокко, – красивой, но выглядевшей сиротливо, как будто ее очень редко посещали и очень давно не ремонтировали. Барельеф над входом изображал льва, стоящего на задних лапах, а в передних держащего книгу. На высоте в два человеческих роста всю часовню огибал бордюр, на котором неестественно худые силуэты людей перемежались диковинными растениями и фигурами каких-то крылатых уродцев.
Внутри было тихо, гулко и пустынно. Сквозь круглую розу витража на пол, к подножию мраморного Распятия, сочились скудные разноцветные лучи. Деревянные скамьи выглядели теплыми, но слегка запыленными, хотя, может быть, причина заключалась в рассеянном, каком-то призрачном свете. После мертвого Штутгарта, гонки по автостраде и суетливых римских улиц это было похоже на попадание в какой-то отдельный, крошечный, замкнутый мир тишины и относительного покоя.
Алсвейг молился, встав на колени и прижавшись лбом к прохладному мрамору. Писатель присел на одну из скамей, пользуясь этой короткой мирной передышкой, чтобы наконец привести в порядок свои чувства и мысли. Так прошло минут десять, хотя казалось, что гораздо больше, потому что время здесь текло медленно и вязко, как патока.
